— Могу ли я быть спокоен, по крайней мере, в отношении твоего конфликта с Дантесом?
Пушкин ответил ему только взглядом, выражавшим холодное упорство.
Жуковский встал вслед за Пушкиным и оправил на себе фрак.
Они подошли к хозяйке проститься.
— Мама будет очень огорчена вашим отъездом, — оказала Долли Пушкину, а в глазах ее было огорчение не только за мать.
— На балах надо плясать, — невесело усмехнулся Пушкин, — а я нынче устал что-то.
И он церемонно откланялся. Жуковский, отдуваясь, поспешил за ним.
36. С глазу на глаз
Согласно правилам, установленным при российском императорском дворе, камер-фурьер Михайлов 2-й, собираясь сдавать дежурство, придвинул к себе увесистый журнал, чтобы сделать в нем полагающуюся очередную запись.
Попробовав исправность гусиного пера на полях одной из ранее заполненных страниц и обнаружив на его расщепленном конце едва заметный волосок, камер-фурьер почистил кончик пера о свои подстриженные щеткой темные волосы. Затем оперся затянутой в мундир грудью о край стола и начал старательно выводить каллиграфические строки:
«1836 г. Месяц ноябрь. Понедельник 23-го. С 8 часов eгo величество принимал с докладом военного министра генерал-адъютанта графа Чернышева, действительного статского советника Туркуля, министра высочайшего двора князя Волконского и генерал-адъютанта Киселева. Засим с рапортом военного генерал-губернатора графа Эссена…»
«Кто бишь еще приезжал? — задумался камер-фурьер. — Да, эдакой видный генерал, в усах и одну ногу волочит… Кто же он, дай бог памяти?»
Михайлов 2-й напряженно морщил лоб, встряхивал головой, даже задерживал дыхание. Но фамилия франтоватого генерала, едва мелькнув в разгоряченной памяти, таяла, как брошенная в кипяток льдинка.
Камер-фурьер водил взглядом по потолку и стенам, словно надеялся найти на них что-либо такое, что поможет ему вспомнить забытую фамилию. Случайно его взгляд наткнулся на часового, в неподвижной позе застывшего у дверей царского кабинета.
«Его разве спросить? — подумал Михайлов. — Да где ему знать! Ведь сущий истукан. Однако ж…»
— Служивый! — тихо окликнул он.
Часовой едва заметно встрепенулся и недоумевающе посмотрел на камер-фурьера.
— Разговор мне с тобой вести, конечно, не полагается, — так же тихо продолжал Михайлов, — но поелику их величество отсутствуют и никаких иных персон налицо не имеется, вызволь меня, братец, если можешь…
Тень колебания скользнула по лицу лейб-гвардейца, но, стоя все так же «во фронт», он ответил вполголоса:
— Рад стараться, ваше благородие.
— Ты на карауле с утра стоишь?
— Так точно, ваше благородие.
— Слушаешь ты, о ком адъютант докладывает во время приема государю?
— Так точно, ваше благородие.
— И всех помнишь?
— Не могу знать, вашбродие.
— Ну, а, к примеру, генерала, который нынче последним к государю вошел и ногу эдак подтаскивал при ходьбе, не упомнишь ли, как его адъютант назвал?
— Так точно, помню, вашбродие.
Камер-фурьер даже привскочил от радости:
— Как же именно?
— Их превосходительство господин обер-полицмейстер Ко-кошкин, вашбродие…
— Верно, братец, верно, — обрадовался Михайлов, — именно обер-полицмейстер Кокошкин. Экой ты молодец, право!
— Рад стараться, вашбродие.
Камер-фурьер с удивлением глядел еще несколько мгновений в лицо гвардейца, который снова замер в полной неподвижности. Только в глазах его еще не успела погаснуть искра оживления.
— Выручил ты меня, братец, вот как выручил! — и, обмакнув перо, заскрипел им по шершавому листу камер-фурьерского журнала: «…и обер-полицмейстера Кокошкина…»
Так как на этом слове страница кончилась, офицер посыпал последние строки песком, сдунул его и, перевернув лист, начал новую страницу:
«10 минут второго часа его величество один в санях выезд имел прогуливаться по городу, а засим…»
Фраза дописана не была.
Со стороны входа во дворец послышались голоса и знакомые властные шаги под равномерное бряцание шпор.
Камер-фурьер вытянулся в струну. Часовой напрягся, как тетива.
Дверь распахнулась, и через приемную в кабинет прошел царь в сопровождении Бенкендорфа.
— Отлично прокатился, — усаживаясь в кресло у стола, проговорил Николай, — день нынче не по-ноябрьски хорош.
Погода отличнейшая, ваше величество, — подтвердил Бенкендорф. — Я также только что приехал. Опасался, как бы не опоздать.
— Нет, ты точен, как всегда, а вот Пушкина нет, — с недовольством проговорил царь.
— Сейчас, несомненно, будет, государь, — уверенно проговорил Бенкендорф, — он так добивался этой аудиенции!
Николай по привычке оттопырил губы:
— Что ему так приспичило?
Бенкендорф передернул плечами, отчего золотые щетки его эполет переливчато блеснули.
— На мои расспросы Пушкин отозвался, что разговор его с вашим величеством будет сугубо конфиденциален.
Закинув ногу на ногу, царь пристально глядел на покачивающийся носок своего сапога.
— Но ты-то все же что думаешь? — спросил он, не отрывая глаз от этого узкого модного носка. — Снова какая-нибудь литературная или семейная история? Кстати, этот каналья Дантес своим сватовством к свояченице Пушкина показал большую ловкость…
— Но все отлично понимают, ваше величество, что эта свадьба не помешает Пушкину стать рогоносцем, — улыбнулся Бенкендорф, — и что дуэль между свояками только отложена.
Царь неожиданно сердито хлопнул ладонью по столу:
— А скажи, пожалуйста, Александр Христофорович, почему Пушкин, в конце концов, весьма незначительная фигура в моем государстве, столь привлекает к себе внимание в самых разнородных слоях общества? Ну, я понимаю еще, что свет развлекается его эксцентричными выходками. Но все остальное, что мне известно через явную и тайную полицию… Право, иной государственный деятель может позавидовать популярности Пушкина, — не без желания кольнуть своего собеседника, прибавил он.
Бенкендорф понял намек, но ответил со своей обычной самоуверенностью:
— Весьма понятно, государь. Пушкин соединяет в себе два существа: он знаменитый стихотворец и он же либерал, с юношеских лет и до сего времени фрондирующий резкими суждениями о незыблемых устоях государственной жизни.
— Ты располагаешь какими-либо новыми фактами? — просил царь, поднимая на Бенкендорфа испытующий взгляд.
— Сколько угодно, ваше величество, — с готовностью проговорил шеф жандармов.
— К примеру?
— К примеру, совсем недавно испрашивал он у меня дозволения на посылку своих сочинений… кому бы вы полагали, государь?
— Ну? — нетерпеливо произнес царь.
— В Сибирь, злодею Кюхельбекеру, — с расстановкой ответил Бенкендорф.
Николай дернулся в кресле:
— Так он все еще продолжает поддерживать сношения с нашими «друзьями четырнадцатого»?!
— Всяческими способами, государь. У меня в Третьем отделении и у Кокошкина в полиции имеется тому немало доказательств. К примеру, упорные домогательства Пушкина иметь в своем «Современнике» общественно-политический отдел? Зачем ему такой отдел? Затем, разумеется, чтобы порицать существующий порядок, чтобы бранить патриотическую печать. Вполне понятно поэтому, что всякого рода альманашники и фрачники льнут к Пушкину и выражают ему, как отъявленному либералу, свои восторженные чувства. Их неумеренные похвалы кружат ему голову, и поведение его становится, настолько заносчиво, настолько…