Большинство людей, занимающихся психологическими исследованиями, признают, что наибольшую трудность представляет предвидение будущего. Даже самые сильные медиумы в наиблагоприятнейших условиях добились в этом отношении очень посредственных результатов. В тридцать восьмом произошла активизация всех видов предсказаний о будущем человечества, однако тогда они казались невероятными. Хромоножку с почты не волнует будущее человечества, но и о своем с электриком будущем она не смогла узнать ничего конкретного на сеансах местного оккультистского кружка. Самое большее, чего она достигла, было мучительное ощущение безысходности и страха, когда она увидела себя, бегущую по пустынной улице, припадая на одну ногу и привскакивая, и гонящихся за ней здоровенных, спортивного вида парней и почувствовала, что она не сможет от них убежать. Но такие видения она уже переживала во сне, а потому не нуждалась в специальных сеансах при красноватом освещении. Если бы она могла увидеть то, во что не мог проникнуть ее взор, она разглядела бы в мае сорок пятого своего электрика в кабачке Беранича на площади Водника. Она разглядела бы, как он, пьяный в дым, размахивает руками, как эти руки хватают стакан с вином и выплескивают его содержимое в физиономию какого-то солдата. Как после этого подбегают другие солдаты в униформе Болгарской народной армии и за пиджак, воротник и волосы выволакивают ее любимого из-за стола. Как мешок тащат его через весь зал кабачка Беранича, так что опрокидываются столы и люди прижимаются к стенам. Они выволокут его вон, на солнечный майский день, поставят, словно куль, посреди пустой улицы и сделают несколько шагов назад. Скинут винтовки с плеч и передернут затворы. Когда ее возлюбленный узрит перед глазами черные дыры стволов, у него подкосятся ноги и он в пьяном ужасе рухнет на колени перед солдатом, у которого от гнева глаза налиты кровью и который рукавом стирает вино с лица. Увидела бы себя, как она, хромая, выбегает из кабачка и бежит к ним. Когда поднимаются винтовки, она уже совсем близко и может видеть, что горящие гневом глаза теперь смотрят на нее. Закрыв собой возлюбленного, она бросается на колени перед солдатом. Он кричит, подбегает к ней и пытается ее оттащить, она же обхватывает его обеими руками. Солдат, шатаясь, пытается сбросить с себя взлохмаченную сумасшедшую бабу и наконец отталкивает ее прикладом. Потом тяжело сопит, остывая. Она чувствует, как его ярость стекает вниз, по мостовой, по улице по направлению к Драве. Он опускает винтовку к ноге. Остальные топчутся на месте. Солдат щелкает затвором и вскидывает винтовку на плечо. Ее возлюбленный лежит в дорожной пыли и блюет. Потом пытается встать, но ноги его не держат. Его трясет. Он весь испачкан, и от него страшно смердит испражнениями. Один из солдат что-то говорит, остальные смеются и уходят назад, в кабачок Беранича. Потом она увидела бы, как одна тащит этот расслабленный куль по Корошской улице, через Державный мост, на площадь Св. Магдалены, увидела бы, как хромоножка тащит отвратительно воняющего мужчину по улицам, заполненным ликующими людьми, тащит по своему каждодневному крестному пути. Увидела бы свою больную мать, страх в ее глазах, услышала бы оханье и горькие причитания, когда она этого мужчину отмывает и возвращает к жизни в своем доме.
И в конце она увидела бы, как темной ночью он уходит, крадется по ступенькам как обычно, как всегда до этого, с той лишь разницей, что теперь он никогда сюда не вернется.
Приближается время, когда мне придется принимать решение. Или я уеду, или со мной что-то произойдет. Местное общество уже считает меня за своего, и меня больше не спрашивают, когда торговый дом Ярослава Щастны начнет свой вояж на юг. Такое впечатление, будто мой дом здесь, в этом городе, который поджидал меня, встал на моем пути и в который я забрался, как эмбрион в материнскую утробу. Сегодня меня вновь посетило воспоминание. В первый раз — когда я проходил мимо церкви. В одной из церквей должен быть голубой шар, который я в детстве хотел достать, какой-то святой держит его в руках. Вот я тянусь к статуе, хочу схватить шар… Того домика в предместье, где в саду растут цветы и сочная фасоль, того домика я так и не нашел и никогда не найду, но статуя вспомнилась так явственно, что на меня дохнуло чем-то до боли знакомым. Я хотел дотянуться до шара, хотел подержать его в руках и сейчас будто слышал детский голос, громко требующий, чтобы ему дали мячик, и шиканье женщин, пытающихся его унять. Может, это мне приснилось, а может, я и вправду когда-то сидел на руках у матери и совсем рядом с собой видел красивый голубой шарик и непременно хотел подержать его в руках. Странно, но разум не в состоянии приблизить то, что почти наверняка происходило когда-то со мной здесь, в этом городе, или, может быть, это был сон или просто фантазия.