Старик сбросил его руку, а Главина заметил:
— Ерунда. Коль человек трус без маски, то и в маске ему делать нечего.
— О, — сказал Маркони, — я бы смог без маски…
— Черта лысого ты смог бы, — отрезал Главина.
Маркони-младший боготворил Главину. Тот был громогласен, презрительно отзывался о женщинах, плевал на сильных мира сего, он мог поднять человека на шее, ни за что не держась, а мог и врезать любому, когда ему вздумается, — могуч и своенравен был Главина. Иными словами, он обладал теми качествами, которые очень хотелось бы иметь Маркони. Но когда он пытался таковые проявить, все оборачивалось против него. Было в Главине еще и нечто такое, чем Маркони особенно восхищался. Это была ненависть. Неистовая. Ибо Главина умел ненавидеть куда сильнее тех, кто учил этому благородному чувству Маркони-младшего. Ненависть, которая закладывалась в Маркони учением о превосходстве германской расы, о зове немецкой крови, о долге, героизме и жертвенности во имя Великой Германии, — чувство это так и не возникло у Маркони-младшего по той причине, что этому его учил отец, наставники, тренеры, командиры, оно было сковано дисциплиной и лагерями. Главина же ненавидел свободно, а главное, всех подряд. Вот это-то свободное чувство очень быстро и очень коротко свело их. В приятелях было много общего, хотя Маркони носил отутюженный костюм в полоску, зеленый плащ и имел серебряный портсигар, а Главина постоянно пил шмарницу из грязных бутылок в Абиссинии. Ненависть, которую в Маркони взращивали в молодежных лагерях, жила в Главине изначально, в силу прирожденного, так сказать, таланта.
По узенькому переулку приятели вышли на Корошскую улицу и зашли в кафе «Городское» лишь затем, чтобы, приподняв маски, влить в себя по стакану. Перед магазином Маркони-старшего они появились в тот момент, когда приказчик готовился опустить железные жалюзи.
Гроссгрундбезитцер стоял за кассой и разговаривал с управляющим. Буквально минуту назад он предложил закрыть магазин пораньше.
— Народ совсем обезумел с этим карнавалом, — сказал он. — Еще камень в витрину запустят.
В этот миг за стеклянными дверьми возникли две фигуры с совершенно одинаковыми физиономиями. Управляющий глазами показал на них гроссгрундбезитцеру. Маркони-старший проследил за его взглядом и сразу отвернулся. Спиной он чувствовал, что люди в масках все еще там и смотрят ему в затылок. Он следил за управляющим, который продолжал смотреть на дверь в надежде, что наглые рожи скроются. Он даже гневно замахал рукой. Но незнакомцев этот жест не испугал, напротив, оба ряженых с красными щеками и висячими усами начали колотить в стекло. Для гроссгрундбезитцера это было бы уж слишком. Он шагнул к дверям, чтобы кликнуть полицию или своими руками отшвырнуть этих наглецов. Но тут дверь раскрылась, и одна из масок так на него зарычала, что он вздрогнул. Затем незнакомец начал стаскивать свою усатую красную маску с головы, и показалось оскаленное лицо Леопольда Маркони-младшего. Гроссгрундбезитцер в бешенстве замотал головой.
— Это что еще за глупости! — закричал он. — Тебе что, больше заняться нечем?
Настроение у него совсем испортилось, такую он почувствовал досаду от этих детских дурачеств своего взрослого сына.
— Выверни пальто, Полди, — крикнул он, — и перестань валять дурака.
Но тут зарычал другой, товарищ его сына, и, подойдя к Маркони-старшему вплотную, обдал его чудовищной смесью запахов перегара и давно не мытого тела.
Гроссгрундбезитцер невольно сделал шаг назад. Грудь его пронзила острая боль, и он почувствовал, как кровь отливает от головы, виски холодеют и на лбу собираются капельки пота. Большая голова с низким лбом и бычьим затылком, запах винного перегара, вытертая подкладка старого пальто, вся в сальных и черт знает каких еще пятнах, местами дырявая и прожженная, — все это мгновенно напомнило Леопольду Маркони-старшему нечто, что он очень не любил вспоминать.
Такая же вот неинтеллигентная голова была у того смерда, пахнущего навозом, который набрался наглости нацепить униформу, и картина почти забытого унижения вновь возникла в памяти. У гроссгрундбезитцера сделались такие глаза, что управляющий испугался. Маркони-старший оперся рукой о прилавок и, собрав всю силу своей могучей воли и преодолев страшное волнение, которое охватило его так сильно, что он чуть было не лишился чувств, наконец взял себя в руки. Ведь находится-то он не где-нибудь, а в своем собственном магазине и это представление всего лишь безобидная шутка. Уголком глаза он поймал недоуменный взгляд приказчика. И тогда он повернулся к сыну, кровь от крови его, который дружил с таким типом.