— По какому делу?
— По государственному.
— Завтра приеду.
— Нет, выезжаем немедленно в ночь, — строго сказал урядник.
— Да что с тобою, Пилатка? — рассмеялся Буранбай, вскипая.
— Я вам не Пилатка, а господин Филатов!.. Не доводите до крайности — со мной два казака.
— Так я, что, арестован?
— Понимай как знаешь!
К Буранбаю подошел Зулькарнай и шепнул по-башкирски:
— Отец, не дразни его! Собака лает, ветер носит.
— И верно, чего связываться!.. — Буранбай махнул рукой и начал одеваться.
В пути Филатов спросил его:
— Старшина, а чего это меня башкиры не любят?
— Да тебя и русские не любят, — отрезал Буранбай, горяча коня. — Слишком угодничаешь перед начальством! Доносишь им о любом сказанном впопыхах слове.
Урядник скривился, усы его запрыгали, но он злорадно хихикнул:
— Служба такая!.. А ты, старшина, скажи-ка прямо, почему поссорился с Кахарманом?
— И об этом прослышал? — привстал на стременах Буранбай.
На остроносеньком лице урядника зацвела торжествующая ухмылочка:
— Да мы с ним кутили в слободе у одной… у одной молодухи! Уж как он тебя поносил, как проклинал!
Оренбургские улицы были рассветно пустынными, копыта лошадей хлюпали в лужах, собаки метались на цепях во дворах.
— Значит, ты, старшина, к восьми утра явишься к начальнику губернской канцелярии Ермолаеву, — сухо распорядился Филатов. — Где остановишься?
— Ты же говорил, что князь Волконский вызывает!
— Ну, от имени князя страшнее.
— Не на пугливого напал! А остановлюсь я на постоялом дворе.
Сдав коня хозяину двора, умывшись, даже не позавтракав — военная дисциплина въелась в плоть и кровь, — Буранбай ровно в восемь утра, когда в соборе только-только ударили в большой колокол к обедне, поднялся на крыльцо канцелярии.
Ермолаев уже принимал посетителей, но заставил старшину юрта просидеть в передней целый час, а мимо тем временем проходили офицеры с бумагами, звеня шпорами. Наконец-то адъютант вышел из кабинета и небрежно бросил Буранбаю:
— Прошу.
Начальник канцелярии посмотрел на вошедшего старшину исподлобья, с нескрываемым подозрением:
— Как здоровье? Как дела?
— Слава Аллаху, Алексей Терентьевич, пока все благополучно.
— Хор-рошо-о, — протянул Ермолаев. — Догадались, почему вызвали так срочно?
— Никак нет.
— Жалоба. — Начальник вынул из папки листы бумаги, пробежал глазами первую страницу. — Жалоба его превосходительству князю Григорию Семеновичу. Пишет башкирский казак Хырдыбай Остыров из аула Чингиз. Обвиняет вас с начальником Шестого кантона поручиком Биктимеровым в присвоении денег, собранных жителями в восемьсот одиннадцатом году… Да-с, вот как дела-то оборачиваются, господин старшина.
Буранбай мог ожидать любых наговоров от Кахармана, перед которым он чувствовал себя действительно виноватым, но этакая напраслина его буквально ошеломила.
С трудом он припомнил обстоятельства того давнего кляузного дела.
В апреле тысяча восемьсот одиннадцатого года Буранбай был назначен приказом генерал-губернатора тысяцким резервной казачьей команды в Шестом кантоне, была в команде тысяча всадников, собиралась она неподалеку от аула Сибай. Приказчик помещика Соколова, отставного прапорщика из Оренбурга, Михайлов, юркий, пронырливый, примчался в лагерь и завел разговор с Буранбаем, что в команде казаки и пожилые, и состоятельные, собрать бы, мол, по шесть рублей с головы и откупиться от похода…
«А кто же это все устроит?»
«Да мой хозяин, господин Соколов, у него друзья-приятели все оренбургские чиновники и старшие офицеры».
«Я таких дел не одобряю, что за манера откупаться деньгами от воинского долга, но поговорю с начальником кантона».
«Поговорите, господин есаул».
Видимо, Биктимеров уже все знал и, едва Буранбай заговорил с ним, возликовал:
«Это дело святое, старики же, у всех внуки, да разве таким воевать посильно? И молодые джигиты найдутся! Да ты сам ничего не делай, а передай сотникам мой приказ. А мы спасем семьи от разорения».
И, чего греха таить, Буранбай смалодушничал. Надо бы отказаться наотрез, а он пожалел и конников в годах, и их семьи.
Но вскоре прибыл приказ генерал-губернатора отправить команду форсированным маршем в Казань. Люди зароптали, дескать, обманули, а ведь шесть рублей с головы, с крестьянского двора по тем временам были деньги серьезные… Волконский, сам будучи человеком неподкупным, рассердился, велел провести следствие. И что ж оказалось? Две тысячи присвоил себе начальник кантона Биктимеров, четыре — Соколов, отваливший тысячу, по всей вероятности, Михайлову за старание.