Вышла из кухни Танзиля, пожелтевшая, исхудавшая — Кудряшов прямо-таки ахнул: помнил ее, когда останавливался у Ильмурзы, старшины юрта, веселой, хохотушкой, певуньей.
— Моя старая баба, — показал Азамат на Танзилю, расставлявшую на скатерке тарелки, стаканы.
— А что, разве и молодая есть? — удивился Кудряшов.
— Такому баю, как я, грех не завести вторую бабу, помоложе!.. — И Азамат насильно вывел из-за занавески упиравшуюся, пунцовую от смущения девушку. — Это вторая жена, глядишь, год-другой, и третью куплю за богатый калым.
— По-башкирски я хорошо понимаю, — сказал Петр Михайлович, — говори по-своему. Сколько же лет твоей второй жене?
— Старовата — семнадцатый год пошел.
— Старовата?! Да ведь она совсем девочка!
— Ничего ты не понимаешь в бабах, знакум, — снисходительно усмехнулся в усы Азамат. — Богатому нужна четырнадцатилетняя, а еще лучше — тринадцатилетняя.
Кудряшов схватился за голову от омерзения, но в это время у ворот раздались крики. Азамат выглянул, сказал горделиво:
— Больные пришли. Я мигом, ты посиди, потом чайку хлебнем!
Перед воротами стояли в рваных одеждах мужчины и женщины, к ним сиротливо жались дети. Едва из ворот показался с величественным видом Азамат, они низко склонились, сложили к его ногам тушки уток, кур, мешки муки, связанных по рогам ягнят.
— Прими гостинцы, аулия[48]!
— Исцели от хворостей!
— На тебя, аулия, последняя надежда!
— И дыхание твое чудодейственное!
— Каждое слово вернувшегося с того света — святое пророчество!..
Азамат пустил их во двор, сам развалился на ступеньках крыльца, ведущего в кухню, и начал покрикивать, а Танзиля тем временем прытко уносила дары паломников и скорбящих в амбар.
«Зря я ему сказал, что понимаю по-башкирски», — подумал Кудряшов.
Косясь на вышедшего к нему гостя, Азамат скомандовал:
— Кунак ко мне приехал, приходите вечером после намаза, а сейчас попейте святой водички, — и разлил из кожаного бурдюка по чашам воду, дал каждому из пришедших пригубить. — И еще возьмите тряпку, лоскут и протрите больное место, плюньте по сторонам и скажите: «Моя хворость в тряпку перешла!», бросьте ее в любую ямку, ногою затопчите и плюньте на нее! А ко мне приходите вечером.
Паломники разошлись с радостными восклицаниями, горячо славили чудотворца.
Когда хозяин и гость уселись у самовара, Азамат спросил:
— Ну, Петр Михайлыч, понравилось тебе мое лечение?
— Совершенно не понравилось! Им доктор нужен! Зачем ты их обманываешь, водишь за нос!
— Русского доктора башкиры боятся, а башкирские женщины стыдятся. А мне — верят! Женщины исповедуются в грехах, а я им дарую именем Аллаха прощение. Святая водица действительно кое-кого исцелила.
— Ты же рисковал когда-то жизнью, подняв на мятеж джигитов, уведя их на Урал к якобы живому Салавату! — гневно напомнил Кудряшов. — А сам сейчас укрепляешь суеверия, ужесточаешь дикость. Я всегда говорил, что надо сперва искоренять невежество, учить народ грамоте, а потом уж подниматься на борьбу за свободу. Буранбай учился в Омской офицерской школе. Незабвенный Кахым учился в Петербурге…
Азамат оживился:
— А правда, что полковника Кахыма отравили?
— Откуда я знаю? Документов нету. Отравителя не поймали за руку. Но, конечно, царские власти побаиваются второго пришествия Пугачева и Салавата.
— Вот ты, белеш-знакум, писатель, — сказал Азамат, радуясь, что прекратился разговор о его лечебном промысле. — Я знаю, что живешь в Верхнеуральске…
— Жил. Заведовал там делопроизводством в казачьей бригаде. Теперь назначили аудитором в ордонансгауз[49], — ответил Кудряшов и, сообразив, что Азамату эти слова непонятны, пояснил: — По судебному ведомству.
Но тот смекнул, что гость стал поближе к губернским властям, и начал оказывать ему подчеркнутую любезность.
— Ты, Петр Михайлыч, ложись отдохнуть, сейчас прикажу раскинуть перину, а я схожу в мечеть к намазу. Сам понимаешь, святость обязывает неукоснительно соблюдать обряды.
— А какие у тебя отношения с муллой Асфандияром?
— Когда вернулся с того света, то очень меня выделял и почитал, а сейчас увидел, что дары-то плывут мимо его двора, и осерчал, — честно признался Азамат, вставая.
— Смотри, он о твоем знахарстве донесет в Оренбург.
— У меня чиновники подмаслены, — беспечно заявил Азамат и ушел.
Кудряшов отдыхать не захотел, а вынул из кожаной сумы тетрадь и начал записывать свои впечатления: он вел аккуратно дневник и заносил туда же подряд наблюдения, пословицы, поговорки, песенки, диковинные словечки — материал для книг.