— Рожей в Иванова не вышел! — офицер хлестнул плеткой по лицу пленного и обратился к следующему:
— Твоя фамилия?
— Иванов.
— Звать?
— Иван.
Наступила очередь комиссара.
— Имя?
— Иван.
— Фамилия?
— Иванов.
Офицер ткнул следующего:
— Звать?
— Иван.
— Фамилия?
— Иванов.
— Подлецы! — заорал, багровея, белогвардеец и приказал:
— Расстрелять всех! Нет, повесить, вздернуть! Немедленно стройте виселицу!
Виселицу достроить не удалось. Подоспела подмога: два больших красных отряда.
ХЛЕБ
По деревням и селам Аргуновской волости Никольского уезда пронеслась «страшная весть»: ночью прибывает продовольственный отряд. Он состоит сплошь из большевиков и будет отбирать хлеб у всех поголовно и вплоть до единого зернышка.
— Под метелку, значит, — втолковывал мирской захребетник, одноглазый Ефим Гурнов своему соседу Климу Ознобишину, все богатство которого состояло из покосившейся избенки, кучи ребятишек да нескольких мешков жита.
— Не может того быть, чтобы подчистую, — сомневался Ознобишин. — Выходит, нам опосля одна дорога — на Афон-святу гору?
— Придут да обдерут ребро на хром, тогда поздно будет сумлеваться, — говорил Гурнов, оглядываясь по сторонам. — Дело советую: захорони понадежней хлебушко, не придется тогда к локтю зубами тянуться.
— А каковы они, большевики, из себя-то? — веря и не веря богатому соседу, спросил Ознобишин. — Ведь, чай, тоже люди…
— Известно, без креста на вороту, — ответил Гурнов. — Слыхал небось: диктатура пролетариата? Что это такое? Рабочему все, а крестьянину — шиш. Лапу грызи. Вник? То-то. Ну, я побегу других упредить…
Когда землю окутали слегка морозные сумерки, Клим с женой вышли на задворки своей избенки. Там, среди разросшегося бурьяна, вырыли глубокую яму, в которую осторожно, словно младенцев, положили мешок ржи и мешок ячменя. Притрусив мешки яровой соломой, яму забросали землей, а поверх нее подопревшей картофельной ботвой. Клим, считавший себя расчетливым, берег ячмень на семена, а рожь — на самые черные дни, которые наступают во второй половине зимы.
«Спасибо соседу — башковит, — подумал Ознобишин, закончив работу. — Пущай теперь большевики ищут».
Продовольственный отряд прибыл в село только под вечер следующего дня. В пути на одном из глухих волоков бойцам пришлось отстреливаться от кулацкой засады.
Комиссар отряда — среднего роста худощавый мужчина из рабочих, лет тридцати, не откладывая дела в долгий ящик, решил сразу же собрать сельчан на сходку. Посланные нарочные обстукали подоконники добротных пятистенков, домов из кондовых бревен и крытых соломой хибар.
Крестьяне неохотно собирались к трухлявой часовенке, стоявшей посередь села, искоса посматривая на бойцов отряда с трехлинейками за спинами. Невдалеке, у прясла — несколько груженных зерном и порожних подвод.
«Такие же люди, как все прочие», — к удивлению своему отметил Клим Ознобишин, разглядывая продотрядовцев. Большинство бойцов были одеты в гражданскую одежду, несколько человек носили солдатские шинели, папахи и лишь двое ходили в комиссарских кожаных куртках.
К крестьянам с краткой речью обратился комиссар отряда.
Его голос с чуть заметной хрипотцой, хотя и был негромок, но слышен всем. Он говорил о великой революции, о Ленине — защитнике и друге крестьян, о кровавой битве, которую ведет молодое советское государство с интервенцией и контрреволюцией, об истощенных рабочих, кующих у станков победу, и умирающих в городах от голода детишках.
— Хлеб — это жизнь республики, жизнь детей и наше с вами будущее, — заканчивая выступление, сказал комиссар. — Поэтому мы просим вас сдать государству излишки зерна. Они кое у кого из вас есть. И немалые. Принимать хлеб будем здесь с восьми утра. Вопросы будут?
— Будут, гражданин начальник, — выкрикнул из толпы Васька Шмаков, рябой молодой мужик, недавно отделившийся от кулака-отца — По фунту с нищей души, али более товарищи большевики запрашивают?
Комиссар не удостоил Ваську ответом. Тот почувствовал, что его шуточка нисколько не задела продотрядовцев, не вызвала ни одобрения, ни даже улыбок сельчан, зло прошипел:
— Привезем, ждите…
И все же, вопреки предсказаниям Васьки Шмакова, хлеб привозили. Но что это был за хлеб? Кто мешок привезет, кто два. Бедняцкий горький хлеб, но сдаваемый, — это чувствовал комиссар, — от чистого сердца.