— Дело говоришь, — горячо поддержали его Охлопковы. — Как мы сразу-то не догадались!
В тот же вечер крестьяне собрали сотню яиц, несколько фунтов масла. Идти с посылкой в волость поручили Прокопу. Северов отправился в Кубенское теплым и солнечным утром середины сентября. Там он долго не задержался. Все видели, как он, не заходя домой, словно на крыльях, влетел в свою кузницу. Потянулись туда и мужики.
— Приняли? — первым делом спросил кузнеца Александр Коркин.
— Да, для голодающих детей, — ответил чему-то радующийся Северов. — Говорят, об Ильиче и без нас есть кому позаботиться. И вообще…
— Что вообще? — в один голос переспросили братья Охлопковы.
— Ленин поправился, — невозмутимо произнес Прокоп. — С шестнадцатого сентября доктора разрешили приступать к работе.
— Правда?
— Вот газета, — достал из-за пазухи «Северную бедноту» кузнец.
— Ну, слава богу, — перекрестились братья.
— Слава богу…
— Не богу слава, а самому Ильичу, — поправил братьев Коркин.
ДЕВЯТЬ ДНЕЙ СУРОВОГО ГОДА
(По следам ленинской телеграммы)
Противотанковое орудие старшего сержанта Александра Ефимова осталось одно перед наступающим противником. Вокруг ухали снаряды и мины, трассирующие пули прошивали прогорклый закоптелый воздух. Наводчик у Ефимова был ранен, поэтому сам командир прильнул к прицелу. Фашистские машины со зловещими крестами на бортах громыхали где-то впереди, совсем недалеко, но различить их было очень трудно.
Томительно тянулись секунды. Ефимов словно слился с видавшей виды пушкой: он в это время ничего не чувствовал и, казалось, ничего не замечал. Но вот в черном дыму возникли контуры стальной громады. «Огонь!» — подал сам себе команду Александр и нажал на спуск. Впереди, метрах в пятидесяти, среди прошлогодних стеблей кукурузы вспыхнуло пламя. «Ага, гад!» — выругался старший сержант и подал команду заряжающему. Но тут какая-то неведомая сила отбросила его далеко в сторону.
Он лежал на краю глубокой воронки, руки вразброс.
…Когда старшего сержанта принесли из операционной в палату, и он пришел в сознание, безногий сосед участливо сказал:
— Долгонько они тебя там ремонтировали. Считай, от смерти спасен.
— Второй раз, — превозмогая боль, ответил Александр Ефимов.
— А первый раз когда?
— В 1919 году.
— Сколько же тебе лет было?
— Семь лет.
— Кто же тебя тогда спас?
— Ленин.
— Ну-у?!
— И меня, и всю нашу семью, и еще многих-многих…
— Как же это произошло?
И старший сержант Ефимов рассказал бойцам такую историю.
Шел суровый 1919 год. Гражданская война. Разруха. Голод.
Конец марта. Вспухают ручьи и реки, наливаются подспудной силой. Распускаются почки вербы. В деревне Новосело оголяются от снега соломенные крыши крестьянских изб. Весело кричат на березах благополучно перезимовавшие вороны, а в домах плачут полуголодные дети.
К одной из таких изб подошел незнакомый человек, окинул взглядом: бедна. Заметив приезжего, на крыльцо вышла худощавая молодая женщина.
— Вас что ли везти велено? — как-то безучастно спросила она.
— Меня, хозяюшка.
— В Покровское?
— В Покровское.
— Сейчас запрягу.
Ехали молча. Незнакомый мужчина средних лет, в солдатской папахе и ветром подбитом стареньком драповом пальто, сидел в конце дровней на охапке яровой соломы. Женщина застыла в характерной для возниц позе: голова опущена, руки покоятся на коленях — весь вид крестьянки расслабленный, отрешенный. Мужчина заговорил:
— Солнце-то как жарит. Скоро сеять, небось, выедете.
Женщина повернулась, в глазах ее были слезы.
— Не только сеять, а и кусать детишкам нечего, — ответила она.
— Это почему? — заинтересовался седок. Ему не верилось, чтобы в крестьянском хозяйстве не оставили зерна для посева. Обычно бывает так, что сам мужик ест мякину, а семена хранит пуще глаза.
— Разверстка какая-то, — зарыдала женщина. — Пришли и под метелку замели… Двадцать пудиков… последних… Двое малых детей на печи орут, старуха-мать на руках…
— Муж есть?
— Как ушел в четырнадцатом на германскую — ни слуху, ни духу.
— Неужели до зернышка?
— До последнего, родимый.
— М-мда…
Кому-кому, а уездному судье Фролову (это именно его везла крестьянка в село Покровское) обстановка в губернии была ясна до предела. Только в Белозерском уезде в это время голодало тринадцать тысяч человек. Нет возможности выдавать им даже по восьмушке хлеба. За март зарегистрировано пятьдесят смертельных случаев от голода. Обо всем этом на одном из совещаний доложил активистам председатель уездного комитета Павлов. Тогда же члены уездного исполкома решили командировать в Москву своего председателя Мурашева, чтобы ходатайствовать о выделении пятидесяти пудов хлеба.