Выбрать главу

Мастер говорил тихо, и Лейлис не заметила, как наклонилась ближе к нему, затаив дыхание. Даже Энвар перестал водить губкой по стене и навострил уши, распознав великолепный сюжет для страшной и трагической песни.

— А впрочем, это все выдумки сказителей, — поспешил заметить мастер. — Хотя они, конечно, хороши не только красотой слога, но и мудрым предостережением всем нам.

— Прошу вас, мастер, найдите для меня все книги, в которых говорится о первых Фержингардах и об Эквитарах, — твердо попросила Лейлис.

Ей нужно было знать это, чтобы понимать Север и лорда Рейвина. И пускай снова будут сниться страшные сны. Если что-то может угрожать ее новой семье, ей нельзя поворачиваться к этому спиной. И никакого любопытства в этом нет, только обязанность.

Позднее лето на Севере не было жарким, но духота стояла страшная, как перед грозой. Однако неделями не выпадало ни дождинки, от пересохшей земли при ходьбе поднимались облачка пыли. В неподвижном воздухе роились мириады мелких насекомых, то и дело норовивших облепить лицо, попасть в глаза и рот, даже отмахнуться от них не представлялось возможным. Поэтому когда в конце лета подул, наконец, ветер, возвращая звуки деревьям и принося первую, уже отнюдь не летнюю прохладу, все вздохнули с облегчением.

Был последний день лета, когда Лейлис окончательно убедилась, что в Эстергхалле происходит что-то странное. Больше половины слуг покинули замок и вернулись в деревню, среди остальных заметно было тихое, но все нарастающее беспокойство. И поскольку никто ничего прямо не объяснял, но все как будто все понимали, впору было предположить, что это связано с каким-то северным обычаем. После обеда в великом чертоге слуги, как обычно, убрали остатки трапезы, а потом начали сдвигать столы и лавки вплотную к стенам. Лейлис спрашивала, кто и зачем велел так делать, но вразумительного ответа не добилась. Одна служанка начала показывать на потолок и объяснять, что он обязательно должен быть ровным, иначе опасно. Потом в великий чертог стали стаскивать соломенные тюфяки и одеяла, чтобы устроить в центре помещения общее спальное место для всех.

Последней каплей стало то, что девица по имени Панкин притащила в залу маленького поросенка, запеленатого в холстину, как младенец.

— Что это? Зачем ты его сюда принесла? — потребовала объяснений Лейлис.

— Он чистенький, госпожа! Только родился, молоком пахнет! Не верите — посмотрите! Я его выкупала.

Гладкий, розовый поросенок пищал и шевелился, пытаясь выпутаться из свертка. Насчет купания Панкин не соврала.

Лейлис поднялась наверх и решительно постучалась в покои леди Бертрады. Обычно на это мало кто в замке решался, а Лейлис и вовсе ни разу за почти пять месяцев там не была.

— Миледи, к вам можно?

Если старая госпожа Эстергхалла не отдавала распоряжения по хозяйству и не возилась со своими снадобьями, то наверняка читала. Она небрежно махнула рукой, приглашая войти, и Лейлис получила возможность убедиться, что покои матери лорда куда просторнее и роскошнее, чем комната самого Рейвина.

— Я хотела спросить, почему слуги хотят спать в великом чертоге? И зачем там животные?

— Так принято, — ответила леди Бертрада и добавила после паузы: — Потому что это самое большое помещение замка и арок там нет.

— Ясно, — невозмутимо произнесла Лейлис, стараясь не выдать раздражения. — Потолок ровный.

— Я сегодня буду ужинать одна здесь, — сообщила леди Бертрада. — И передай моему младшему сыну, чтобы не приходил проситься со мной ночевать.

— Как скажете.

Лейлис отправилась к единственному человеку в замке, который не только все знал, но и был обязан ввиду своего положения отвечать на все ее вопросы. Мастера Ханома она застала за таким нетривиальным занятием, как составление завещания, а точнее — подробного списка указаний для своего неназванного преемника в должности смотрителя книгохранилища.

— Мастер, скажите мне, что происходит в замке? Чего все боятся?

— Сегодня же последний день лета, миледи. Значит, завтра будет снежное поветрие.

— Снег? — переспросила Лейлис, не поняв последних слов книжника.

— Поветрие, миледи. Оно приходит каждый год в первый день после конца лета. Это значит, что кто-то умрет. Одно живое существо с теплой кровью под каждой крышей. Мастер Хьерд из Сарклема написал в свое время трактат об этом явлении и различных предрассудках с ним связанных.

— Каких предрассудках?

— Простолюдины боятся поветрия и склонны выдумывать ложные приметы и средства уберечься от него. В эту ночь принято спать в одном помещении, ведь чем больше людей рядом с тобой под одной крышей, тем меньше опасность, что поветрие заберет именно твою жизнь. Хотя мастер Хьерд убедительно доказал, используя древние тексты, что слово «крыша» на самом деле стоит понимать как «жилище», общий кров. Поэтому вера в то, что якобы существует связь между количеством смертей и количеством скатов и арочных пролетов потолка, совершенно беспочвенна и основана на невежестве и страхе. Мастер Хьерд опроверг это заблуждение… но попробуйте рассказать об этом кухарке — ведь это совершенно бесполезно, миледи, увы… Еще простолюдины считают, что поветрие чаще убивает слабых, новорожденных или больных. Поэтому многие кладут рядом с собой детенышей животных, чтобы переманить поветрие на них.

— Мне ясно теперь, — тихо ответила Лейлис. — Я не слышала об этом раньше.

— Я могу представить себе, насколько сильно подобные явления способны воздействовать на воображения того, кто не сталкивался с ними прежде. Наш юный гость из Верга был поражен и даже несколько подавлен, когда узнал о поветрии. Кажется, он придумал себе новый предрассудок — будто поветрие обязательно должно поражать южан, — и отправился распространять его среди челяди.

— А это… не так?

— Безусловно, госпожа, это полный вздор. Если хотите, я найду для вас трактат мастера Хьерда…

— Не нужно, нет… не сегодня, мастер Ханом, — она встала, чтобы уйти. — Благодарю вас.

Лейлис по-настоящему никогда не задумывалась о смерти как о чем-то реальном. Это явление всегда оставалось витающим где-то вдалеке, окруженное драматическими фантазиями и религиозными образами, или, наоборот, маячило на уровне чего-то будничного, заурядного, как забивание скотины. Прямо сталкиваться со смертью ей не приходилось. Ее родители умерли, когда она была в том возрасте, когда легче принять как факт их отсутствия, нежели пытаться осмыслить суть произошедшего. Сколько раз дома она слышала обрывки разговоров взрослых: «наша кухарка умерла, и давно пора, ей шел седьмой десяток», «а у прачки умер ребенок. Ну, тот, который все время плакал и кашлял» или «конюх не вернулся с ярмарки. Разбойники его прирезали, что ли? Не надо было отпускать». Старики часто умирали от болезней, женщины в родах, путешественники на дорогах, мужчины на войне — это было естественно и понятно, но это ее не касалось, это было далеко. Даже страх, пережитый в Брейнденском лесу, уже успел притупиться и затеряться среди страшных сновидений, которые последние месяцы стали сниться слишком часто. А сейчас смерть реальная, неотвратимая, вдруг приблизилась на расстояние нескольких часов, наполнила сердце тем животным страхом, который стучит в висках единственной мыслью: «кого угодно, только не меня».

Когда Лейлис вошла в их с супругом общие покои, лорд Рейвин стоял у стола, глядя в окно, будто там можно было что-то высмотреть. В его позе чувствовалось напряжение и мрачное предчувствие. Захотелось подойти к нему, обнять за пояс, прижаться щекой к его спине, успокоить его и попросить успокоения для себя. Эстергар слегка вздрогнул от неожиданности, отвлекаясь от своих мыслей, повернулся к жене, обнял в ответ.

— Миледи… — выдохнул он, целуя ее пахнущие хвойным бальзамом волосы, — уже сегодня, да. Время стало бежать быстрее, когда вы появились в замке.

Обычно Лейлис было неудобно целовать его самой, потому что приходилось тянуться и вставать на цыпочки, но это перестало беспокоить, когда они оба оказались сидящими на полу около впервые за три месяца разожженного камина. Она бы не призналась открыто, что ей страшно, потому что еще больше поветрия боялась разочаровать Эстергара, но сейчас и не нужно было говорить — оба чувствовали одинаково. Рейвин обнимал ее и целовал горячо, с тем оттенком грубости и нетерпения, который еще никогда не позволял себе проявлять с женой.