Необходимость ждать еще два года до совершеннолетия брата чрезвычайно обременяла Рейвина, сковывая во многих начинаниях. Слишком многие дела на Севере не делались без участия представителей в лице кровных родственников лорда. Конечно, существовал способ сделать брата формально взрослым еще до двенадцати — договорной поединок, как это называлось, то есть бой с тем, кто за плату или по какому-то иному уговору сам позволит ранить себя. И хотя девять из десяти отцов предпочитали доверить испытание сына своего другу или близкому соратнику, большего позора, чем договорной поединок, если удавалось доказать сговор, сложно было вообразить. Рейвин положил расписку в шкатулку к недавним письмам, решив, что поедет к Тистельдеру позже, когда Лейлис станет лучше. Предчувствие подсказывало, что будет это нескоро.
Сначала Рейвин думал — так она выражает скорбь. Поутру, после того, как все случилось, к нему приходили женщины, спрашивали, должны ли они носить траур по ребенку. Лорд ответил им, что ребенок не прожил ни минуты, и все согласились с тем, что траур в этом случае не положен. «Зачем было спрашивать, если все знают, что траур не носят по детям, не дожившим до года». Но если леди Эстергар захочет, если ей это требуется… Рейвин бы принял и ее молчание, и нежелание покидать покои — столько, сколько это необходимо, чтобы справиться с утратой — если бы только был уверен, что это действительно идет жене на пользу.
Но дни шли, и Лейлис, поправляясь физически, все больше замыкалась в себе. Все, что Рейвин слышал от нее, было выражением недовольства и раздражения. Что-то надломилось, что-то было глубокого не так — Рейвин это чувствовал, но как изменить, не знал и снова ощущал себя беспомощным, как в день смерти отца, матери. Его всегда пугала не столько сама смерть, сколько то, что она делала с живыми. Что-то происходило с его женой, и хуже всего было то, что ему не у кого было спросить совета. Даже когда приехал лорд Хэнред.
Старик прибыл в Эстергхалл поздним вечером, и лорд Рейвин не стал ни будить жену, ни поднимать слуг, сам встретил гостя, провел к огню, предложил вина.
— Пусть демоны пьют вино в такую погоду! Проклятье, мой плащ можно рубить топором… Сейчас бы чего покрепче… И рассказывай, что случилось.
И Рейвин рассказал ему все, кроме правды о том, что произошло той ночью.
— «Холодная рука»… — понимающе протянул старик, выслушав его. — Скверная штука, скажу я тебе. Но что поделать — одна из тех, что всегда будут рядом, покуда люди будут жить на этой скорбной земле… Ведь вы сожгли останки?
Рейвин кивнул, глотнув из чарки крепкого хлебного вина, которое прежде почти не пил, и сам удивляясь тому, как легко дается ему ложь.
— Я не думал, что ей будет так тяжело. Ведь это даже не был ребенок, он не жил, не дышал, ему даже не дали имя.
— Женщины всегда переживают больше о таких малютках. Им кажется, что это их вина. Но даже если так — ведь не намеренная… — старик и сам уже был изрядно пьян и настроен меланхолически. — Я иногда думаю… что, должно быть, в самом начале времен, когда первые мужчина и женщина ступили на эту землю, они, видно, чем-то прогневали богов. Иначе за что век от века родители должны хоронить своих детей?
— Я не знаю.
Рейвин вдруг понял, что никогда не спрашивал лорда Хэнреда о его детях. И никто, наверное, не спрашивал, хотя все знали, что наследником Айбера Хэнреда уже много лет является его единственный внук, Джоар. А это может означать лишь то, что у лорда Айбера были сыновья и все они мертвы.
— Мы потеряли нашего младшего, Ульва. До чего славный был мальчуган, хоть и последыш! — горестно вздохнул старик, утирая хмельные слезы. — Бренна рвала на себе волосы и кричала, что лучше бы он не рождался… А потом, когда появился Джоар и девочки одна за другой… Нет, я не говорю, что начинаешь забывать, просто… реже вспоминаешь о тех, кто не дожили…
— Дело не в ребенке, дело в Лейлис.
— Ну так сделай своей южанке нового ребенка, и она утешится. Негоже молодой жене ходить пустой слишком долго.
— Вы не понимаете, — с досадой процедил Рейвин. Не в таких советах он нуждался.
Кувшин почти опустел, кованая чарка уже покачивалась на столе, как на волнах — верный признак, что пора прекращать возлияния.
— Вы устали, — не без труда проговорил Эстергар. — Вас проводят в ваши покои.
— Глупости, едва начали, — отмахнулся старик.
— Значит, устал я.
Лорд Рейвин встал из-за стола и шатким шагом направился к себе, думая о том, что если завтра Лейлис не выйдет к обеду и не поприветствует, как полагается, гостя — это будет верхом неприличия. Но волновался он напрасно. Утром Лейлис, уже одетая и причесанная, сама растолкала его:
— Почему ты не сказал мне, что в замке гость?
У лорда после вчерашнего еще болела голова и он дольше обычного задержался в постели. Окна были закрыты на зиму, и Рейвину сперва показалось, что еще ночь, он даже не сразу сообразил, что ответить.
— Это лорд Хэнред, он прибыл уже в ночь, я не хотел будить тебя.
— Мог бы предупредить заранее! — моментально вспылила Лейлис. — Я хозяйка в этом замке или нет? Почему я узнаю обо всем от слуг? Теперь придется переодеваться…
Она позвала Шиллу, велела принести из дальнего сундука лиловое верхнее платье с отделкой из меха осатры, но служанка не могла вспомнить, где оно лежит, и Лейлис, выбранив ее, отправилась искать сама. Нужное платье так и не нашлось, пришлось выбрать другое, не менее нарядное — алое с золотой вышивкой и жемчугом, а под него полагалось походящее нижнее платье, и переодевание затянулось надолго.
— Эта южанка раздражает меня, — пожаловалась Лейлис, когда Шилла вышла за требуемыми сапожками с гранатовыми пряжками.
— Я в курсе, что такое периодически случается, — отозвался Рейвин.
Лейлис уже несколько раз то прогоняла, то снова приближала к себе Шиллу, и лорд не считал необходимым вникать в их отношения.
— Ничего не помнит и не может найти и скверно заплетает волосы. Если сейчас принесет не те сапоги, точно накажу ее.
Лорд пожал плечами:
— Вы ведь хозяйка в этом замке, как вы изволили напомнить. Наказывайте, если считаете необходимым.
Лейлис только фыркнула в ответ.
Приезд лорда Хэнреда необычайно взволновал и обрадовал Лейлис. На шею ему, конечно, не бросилась, но поприветствовала торжественно, по всем правилам.
— Почему ты говорил, что твоя жена в печали и молчании? — украдкой шепнул старик Рейвину. — Как по мне, она в отличном настроении. И не вспомню, когда прежде видел ее такой.
— В самом деле, — задумчиво откликнулся Эстергар. — Не иначе, ваш приезд так ее развеселил.
— О, это не удивительно! — расхохотался лорд Хэнред.
Во время обеда, на который спешно подали все самое лучшее из того, что было, леди Эстергар мило щебетала и лучезарно улыбалась лорду Хэнреду и всячески подбадривала его рассказывать истории. Старик, как всегда в таких случаях, терялся и долго не мог выбрать, о чем поведать.
— Лучше после трапезы лорд Хэнред споет нам что-нибудь, — поспешил предложить Рейвин, который уже слышал абсолютно все истории лорда Хэнреда по несколько раз.
— Да, это еще лучше! — с воодушевлением подхватила Лейлис. — Только не здесь, слишком шумно. В библиотеке или… да, в малом зале. Я сейчас распоряжусь, чтобы там все приготовили. Какой инструмент вы предпочитаете, лорд Айбер?
— Ха, а много ли их у твоего мужа?
— Не припоминаю… — задумчиво протянула Лейлис, — кажется, я еще не смотрела…
— В нашей семье мало кто любил музыку, — признал Рейвин.
— Была бы любая лютня, а лучше мандолина с целыми струнами, а дальше я сам разберусь, что с ней делать, — заверил их лорд Айбер.
Одна великолепная старинная мандолина с золоченым грифом и расписным корпусом действительно нашлась в одном из хранилищ. Старик по привычке поворчал, что «лютня» — как он пренебрежительно называл все, на чем полагалось играть, перебирая струны — должно быть, была сделана, когда был мальчиком тот лорд, что умер от старости, когда всех присутствующих еще не было на свете, но после все же признал, что инструмент изготовлен мастером. Пока лорд Хэнред настраивал и приводил в порядок мандолину, леди Эстергар приказала слугам зажечь побольше свечей в малом зале, подать горячего вина, сыра и сладостей.