— Я не верю, — отрезал Фержингард. — Леди Бертраде оставалось еще несколько месяцев до положенного срока. Она не могла произвести на свет живое здоровое дитя. Если она и родила, то недоноска, который не проживет больше недели.
То же самое говорили лорду Бенетору, когда родилась Итлисс. Младшая из пятерых, она появилась на свет раньше срока, и это стоило жизни ее матери. Даже леди Ротруда, видя, в каком отчаянии находится ее брат, советовала ему подготовиться к тому, что девочка вскоре последует за матерью. Но лорд Эргос не слушал никого, кроме своего лекаря, который сказал, что выходить можно любого ребенка, если действительно захотеть. Лекарь оказался прав. Итлисс уже исполнилось два года, это была здоровая и жизнерадостная девочка.
— А я не верю, что леди Альда беременна, как вы говорите, — ответил Фержингарду кастелян Эстергхалла, сир Орсилл Горлстер, отец которого тоже был лордом, но таким незначительным, что его дети вынуждены были искать службу за пределами отцовских владений. — Как бы она приехала сюда неделю назад, будучи беременной?
Кастелян говорил тихо и не слишком уверенно, поэтому никто не обратил на его слова внимания — только лорд Бенетор, хоть и был всецело поглощен другими мыслями, краем сознания отметил главное: леди Альда приезжала в Эстергхалл неделю назад. Все продолжали яростно спорить; те, кто совсем недавно призывал не принимать в расчет беременность леди Альды, теперь ратовали за неоспоримые наследственные права новорожденного Эстергара, а сторонники Фержингарда упирали на то, что недоношенный ребенок совершенно точно скоро умрет, если вообще родился живым, а у лорда Вильморта наверняка будет много сыновей.
— Довольно! Замолчите все! — призвал лорд Эргос Бенетор таким голосом, что увлеченные спором лорды действительно примолкли, и даже лорд Хэнред глянул на него как-то удивленно и с ноткой уважения. Лорду Бенетору в тот момент было решительно наплевать, как воспримут его резкую реплику — зауважают за прямоту и решительность или почувствуют себя оскорбленными его грубостью. Он продолжал спокойным, приказным тоном, который неосознанно позаимствовал, наблюдая за лордом Фержингардом: — Сейчас люди лорда Эстергара проводят меня в покои, где находятся леди Бертрада и дитя. Я посмотрю на них обоих, затем вернусь сюда и сообщу вам, лорды, как обстоят дела.
Поднимаясь по мраморной лестнице и проходя по коридору центральной башни, лорд Эргос Бенетор испытывал то странное чувство, никем доселе не описанное, но знакомое почти каждому, — будто страшное событие прошлого происходит с ним снова. За резными дубовыми дверями это наваждение рассеялось — перед лордом была другая комната и другая женщина лежала в постели.
— Миледи? — негромко позвал лорд Эргос, подходя к широкой, задрапированной бархатом кровати и вглядываясь в бледное лицо женщины. Леди Бертрада не отвечала. Она была без сознания. «Ох, даже не слышит меня. До чего же скверно… Но что с ней?» — подумал лорд Эргос, отмечая и нехорошую синюшность тонких губ, и мелко подрагивающие веки, и проступившую на лбу испарину. Бенетор не имел никаких специальных познаний в медицине, но он видел, как умирала от огневицы его жена. Он помнил — жар, лихорадочный румянец, запекшиеся потрескавшиеся губы, зловещие сине-бордовые пятна на теле и тяжелый, тошнотворный гнойный запах…
— Эй, женщина, подойди сюда, — подозвал лорд Бенетор служанку, возраста которой не смог определить, так как белый траурный платок закрывал половину ее лица. — Можешь ничего не говорить, просто дай мне руку. Да не бойся…
Он бесцеремонно ухватил служанку за руку и приложил ее ладонь к шее леди Бертрады, к тому месту, где начинается линия плеча.
— Ты чувствуешь жар? Кожа твоей госпожи горячее, чем моя рука?
Служанка отрицательно покачала головой. «Я не знаю, отчего страдает леди Эстергар, но это не родильная горячка», — заключил про себя лорд Бенетор и произнес: — Теперь я хочу посмотреть на ребенка.
Женщина указала ему на стоящую у окна колыбель с белыми шелковыми занавесочками, соединенными серебряным шнуром. Из колыбели за все это время не донеслось ни звука, поэтому лорд и не сразу заметил ее. Со странным волнением он подошел к кроватке, дернул за шнурок и раздвинул ткань полога. Там, на шелковой подушке спал крошечный туго спеленатый младенец. Итлисс была такая же крохотная и тихая, когда лорд Эргос впервые увидел ее… не кричала, как другие дети, только изредка тоненько попискивала, как котенок, и почти все время спала… С почти родительским трепетом в груди лорд Эргос взял новорожденного Эстергара на руки, и ему снова на секунду показалось, что он заново переживает события двухлетней давности — даже слегка защипало в уголках глаз от жалости к этому крошечному существу, будто это был его собственный ребенок.
— Я сейчас распеленаю его, чтобы убедиться, что это мальчик и что он здоров, — предупредил Бенетор, развязывая украшенный бисером свивальник, так как служанка наблюдала за его манипуляциями с явным недоверием. — Таков был уговор. Не волнуйся, я хорошо умею обращаться с детьми. У меня пятеро своих.
Освобожденный из кокона пеленок ребенок наконец-то проснулся, тоненько запищал, задвигал маленькими ручками и ножками. Лорд улыбнулся. «Ему нужна сейчас материнская грудь, — Бенетор бросил взгляд на постель леди Бертрады, и едва промелькнувшая мечтательная улыбка исчезла с его лица. — Нет, она не может сейчас кормить свое дитя и вряд ли сможет, когда поправится».
— Маленькому Эстергару уже подыскали кормилицу? — спросил он. Служанка кивнула в ответ. «Тогда почему, демоны вас всех раздери, она сейчас не здесь?» — чуть не выпалил Бенетор, но сдержался и спокойно потребовал подать ему бумагу и письменный прибор. Не будучи вправе занимать то место, за которым работал покойный лорд Эстергар, Бенетор неудобно согнулся над маленьким столиком, загроможденным блюдами с фруктами и кувшином подкисшего вина, и принялся быстро записывать на каком-то обрывке все, что знал об уходе за слабыми и недоношенными детьми. А знал он, по собственному опыту, немало.
— Это правильно, что нашли кормилицу, но недостаточно. Если юный лорд Эстергар хочет, чтобы его брат выжил, пусть заставит всех следовать этим советам. Этому ребенку понадобится особый и очень тщательный уход, — уверенным тоном говорил лорд, то и дело обмакивая в чернильницу быстро пересыхающий от беглого письма кончик пера. — Прежде всего, дитя нужно перенести в другую комнату — чистую, светлую, хорошо проветриваемую, но закрытую от сквозняков — и чтобы его кормилица жила все время с ним. Пусть она не занимается другой работой, а лишь следит за нуждами ребенка. Пусть кормит его так часто, как потребуется, хоть пять раз в день и даже ночью… Купать его следует только в теплой воде, лучше всего — с лечебными травами… сейчас не припомню названий, но я спрошу у моего мастера и пришлю письмо, когда доберусь до Кримхельтона…
Он закончил писать, подул на чернила и, взяв первый попавшийся под руку предмет, коим оказался позолоченный кубок с мятным драже, прижал им край бумаги, чтобы ее не смахнули нечаянно со столика и не потеряли, прежде чем лорд Эстергар ознакомится с оставленными Бенетором рекомендациями.
— Я оставлю записку здесь, на столике, не забудь показать ее лорду Эстергару, когда закончится съезд, — велел Бенетор, а про себя добавил: «если, конечно, лорд Эстергар останется жив к концу съезда». Он сделал все, что собирался, и пора было спускаться обратно в великий чертог, но что-то все еще удерживало лорда Эргоса в опочивальне покойного лорда — смутное ощущение, что он упускает что-то важное. Особенностью памяти лорда Бенетора была способность подмечать незначительные на первый взгляд детали, чтобы потом неожиданно для себя самого вспоминать их в подходящий момент. Он снова глянул на маленький столик — похоже, со дня смерти лорда в его покоях так и не прибирались — подпортившиеся с одного бока фрукты на подносе, недопитое и уже безнадежно скисшее вино в кувшине, кубок с мятным драже… Бенетор вдруг вспомнил свой первый разговор с лордом Ретрудом, неполные четыре года назад, сразу после принесения присяги.