Читать онлайн "Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Том 1" - Хрусталёв Денис Григорьевич - RuLit

— вероятно, тем же утром, встретив князя Александра («потомъ скоро приеха князь Одександръ»),

— Пелгусий сообщил ему о благоприятном предзнаменовании («он же, видевъ князя Одександра радостныма очима, исповеда ему»),

— но Александр попросил его никому пока не рассказывать этого: «Сего не рци никому же»,

— и «оттоле потщався наехл» на «римляны» (то есть шведов) и «изби их»[755].

Ижорский старейшина, как считают многие исследователи, лицо историческое[756]. По крайней мере, имя его (в разных списках: Пелгусий, Пелгуй, Пелугий, Беглусич) явно прибалтийско-финского происхождения. Финское Pelgo (Pelkko) означает «исполненный страха (Божьего)», «богобоязненный». На родном языке оно должно было звучать «Пелконен» (Pelk, Palckon, Pelkorien, Pellkoinen)[757]. В Писцовой книге Водской пятины письма Дмитрия Васильевича Китаева и Никиты Семенова сына Губы Моклокова 7008 (1499/1500) г. в Корбосельском погосте на Карельском перешейке упоминается «деревня на Валгасари Пелкуево», а в Дудоровском южнее Невского устья — «деревня Пелгуево» и «деревня другое Пелгуево»[758]. Можно предположить происхождение названий этих поселений от Пелгусия, который, очевидно, принадлежал к местной племенной знати, союз с которой стал важнейшим фактором, обеспечившим победу Александра Ярославича над шведами[759]. За десять лет до этого, в августе 1228 г., ижорцы, возможно, вместе с тем же старейшиной Пелгусием, громили вторгшихся тавастов (емь)[760]. Теперь они вновь оказывали военную помощь новгородцам. Ход изложения ЖАН указывает на то, что видение Пелгусия состоялось накануне невского сражения — в ночь с 14 на 15 июля 1240 г., то есть ижорцы входили в состав войск Александра Ярославича. Впоследствии они еще не раз будут оборонять Невское устье от интервентов[761].

Известия о том, что ижорцы еще не все были крещены, порождали миссионерский зуд в Европе. В 1240 г. на их обращение и покорение претендовали шведы, а в 1241 г. уже ливонцы. Если судить по посланию епископа Вик-Эзельского Генриха от 13 апреля 1241 г., то этот иерарх недавно получил от папы в церковную юрисдикцию земли между «Эстонией, уже крещенной» и Русью (Rutiam), а именно Водь, Нева, Ижора и Карела (Watlande, Nouve, Ingria et Carelae), «которые, как ожидается, примут веру Христову»[762]. В 1255 г. папа предоставил право назначать епископов в земли води, ижоры и карелов архиепископу Рижскому[763].

Все это позволяет заключить, что речь в 1240 г. не должна идти о рядовом грабительском набеге. Малозначимое на первый взгляд и даже не отмеченное в западных источниках шведское вторжение на Неву вполне могло приобрести катастрофическое значение для Новгорода. Подобную ситуацию мы наблюдали на рубеже XII–XIII вв. в низовьях Даугавы, когда беспечность и несвоевременная благожелательность полоцкого князя привела к отторжению крупных территорий, ранее подконтрольных Руси. Энергия Александра Ярославича, также считавшегося претендентом на полоцкий стол, не позволила реализовать «рижский проект» в устье Невы.

Закрепление на Неве позволяло шведам не только претендовать на колонизацию Карелии и Ижоры и контролировать торговое сообщение Новгорода с Западом, но также, а может быть, и прежде всего, создавало барьер в коммуникациях Руси и внутренних областей Финляндии — то есть тавастов (еми), которые, как отмечалось, к 1237 г. изгнали от себя католических проповедников. В этом отношении представляют интерес рассуждения об отправной точке шведского похода в 1240 г. и его руководителе.

В финской историографии благодаря работам Габриеля Рейна (Gabriel Rein; 1800–1867) утвердилось мнение, что крестовый поход на Неву организовал и возглавил епископ Томас, первый успешный предстоятель финской церкви, о котором мы уже упоминали в связи с походами еми в 1227–1228 гг.[764] Исследователь основывался на мнении, согласно которому в период правления короля Эрика XI Эрикссона (Eiríkr Eiríksson; 1216–1250; король в 1222–1229, 1234–1250 гг.) затяжная внутренняя междоусобица в Швеции не позволяла совершать дальние походы за пределы страны. С другой стороны, молодая колония в Финляндии была крайне заинтересована в расширении своей власти и, особенно, в борьбе с Русью[765]. Кроме того, в русской летописи среди участников упоминаются все финские племена — сумь и емь. В период национального подъема в Финляндии на рубеже XIX–XX вв. гипотеза Рейна получила широкое признание[766]. Вплоть до наших дней в историографии встречается наименование шведского вторжения на Неву в 1240 г. как «поход епископа Томаса». Политическая подоплека этой концепции очевидна — молодое финское государство хотело демонстрировать «вековую борьбу» с русскими соседями, агрессорами и оккупантами[767]. Исторической критики предположения Рейна не выдерживают. При короле Эрике междоусобица бушевала не все правление, а прежде всего в 1229–1234 и 1247–1248 гг. В 1249 г. правитель королевства организовал — и это фиксируется уже зарубежными источниками — крестовый поход на тавастов, то есть далекий поход за пределы Швеции. Сама финская колония была настолько слаба, что епископ Томас вынужден был бежать из нее на Готланд (в Висбю) в 1245 г. «из страха перед карелами и русскими»[768]. Никакой крупной военной операции шведские колонисты в Финляндии организовать не могли: они только писали в метрополию бесконечные жалобы о притеснениях язычников[769]. Сама формулировка русской летописи говорит о том, что во главе большого (!) шведского (!) войска стоял «князь», которого лишь сопровождали епископы, среди которых, конечно, мог быть и епископ Томас[770].