Видные специалисты вынуждены были пропитывать свои исследования пафосными красками национальной героики. Не обошла эта участь и другие работы, посвященные рассмотрению отдельных вопросов темы. Так, светлым пятном и редким исключением можно назвать труды И. П. Шаскольского, посвященные противостоянию Руси с Швецией в Финляндии и на Неве. Выдающимся по качеству и охвату можно назвать комплекс статей Е. Л. Назаровой, посвятившей отдельные работы чуть ли не всем аспектам русско-ливонских отношений XIII в. Отчаянно жаль, что Евгения Львовна так и не собрала свои статьи под одну обложку, под которой должен был сложиться труд, существенно снизивший бы сарказм в отношении отечественных монографических обзоров.
Автор не ставит перед собой цели воссоздать на новой основе труд Чешихина. Во-первых, хронологический охват наш существенно меньше (Чешихин описал события до Ливонской войны XVI в.) — мы принимаем для себя рамки до 1270 г., как период наиболее интенсивных и знаковых событий противостояния в Восточной Прибалтике. Во-вторых, мы принимаем существенно более узкий тематический пласт — нас интересует не история Ливонии во всем объеме, но только участие Руси. В-третьих, географически мы направляем взор на области преимущественно Восточной Прибалтики, включающей области севернее Даугавы — приоритетная область русско-ливонских противостояний — и побережья Финского залива в целом (это области современной Северной Латвии, Эстонии, Ленинградской области и Южной Финляндии). История Курляндии, Земгалии, Литвы и Пруссии нас будет интересовать только в качестве фона.
Основной посыл, с которым бы мы хотели встретить читателя, — это стремление не только увести внимание от идеологических и политических тем, но и не обрушить его в пропасть политкорректности. Гордиться своей историей мы хотим не только при розово-поэтическом ее освещении, но и во всем объеме, во всех неприглядностях и благородстве устремлений, во всей грубости и героичности: гордиться не тем, что тогда все было красиво, честно и хорошо, а тем, что там было ВСЁ.
Пользуясь случаем, хочу выразить безмерную благодарность и признательность профессору Тартуского университета А. Селарту, видному историку и специалисту своего дела, который помогал мне советом, делом, материалами, комментариями и неизменно ценными замечаниями. Также выражаю глубокую признательность всем, кто содействовал мне в работе и уделял свое время моим заботам: Е. Л. Назаровой, Т. Тамла, Л. Д. Бондарь, А. А. Солодову, Н. В. Новоселову, А. А. Селину.
Глава I
Восточная Прибалтика — первой половине ХIII века
§ 1. Русские княжества и Прибалтика в раннее Средневековье
Обособленное существование Восточной Прибалтики уже в раннее средневековье выглядело некоторой аномалией. Выгодное географическое положение на международных торговых путях, а также близость более развитых межэтнических объединений и нарождающихся государств должно было в достаточно короткие сроки привести народы этого региона к той или иной форме зависимости от соседей. Впрочем, такое заключение справедливо лишь отчасти. Многочисленные покорители прибалтийских земель неизменно сталкивались здесь как с ожесточенным сопротивлением местных жителей, так и многими другими трудностями, вынудившими растянуть историю завоевания на несколько столетий.
Вплоть до конца XII в. безальтернативными претендентами на контроль в этом регионе считались русские княжества[20]. Прежде всего, Полоцкое и Новгородское, к которому можно пока присоединить и Псков. Они были заинтересованы в обеспечении беспрепятственного торгового сообщения по основным прибалтийским речным магистралям Даугаве (латв. Daugava, нем. Düna, рус. Западная Двина, эст. Вэйна, Väina)[21] и Неве, а также вдоль побережья Северной Эстонии, острова Эзель (нем. Ösel, эст. Сааремаа, Saaremaa) и Курляндии (нем. Kurland, латв. Kurzeme). Поддерживать свою власть в других областях было не только более сложно, но менее выгодно. Количество местного населения никогда не составляло значительного числа (до 500 тысяч в XIII в.)[22], его богатство в основном заключалось в скудных земельных угодьях, многочисленном лесном звере и развитом собирательстве[23]. Природные условия (обилие лесов и болот) создавали дополнительные трудности как для покорения этих земель, так и для обеспечения регулярного сбора дани. Однако уже в X в. новгородцы совершали поборы с ижоры и води (финно-угорских, «чудских» племен), в землях которых вдоль реки Луги княгиня Ольга, согласно летописи под 947 г., начала ставить «погосты и дани»[24]. Позднее русская экспансия только развивалась. В начале следующего века (ок. 1030 г.) Ярослав Мудрый (в крещении — Георгий, Юрий) поставил крепость, названную в его честь Юрьевым (нем. Дерпт, Dorpat, эст. Тарту, Tartu), в непосредственном центре расселения чуди (эстов) в современной Восточной Эстонии[25]. А его сын Изяслав в 1060 г. расширил новгородское влияние на эстонское племя сосолов, вероятно, занимавших земли на юге Эстонии (область Сакала)[26]. К концу XI в. новгородцы фактически контролировали большую часть Северо-Восточной Прибалтики и Карелии, собирали здесь дань и строили погосты.
20
Многочисленные свидетельства контактов местного населения со своими славянскими соседями в конце I — начале II тыс. по Р.Х. см.: ИЛ, 1952. С. 61–62.
21
Л. А. Арбузов этимологию названия реки производил от корня
22
Арбузов, 1912. С. 2. Ю. Какк и Э. Тарвел определяют численность прибалтийских племен на начало XIII в. следующим образом: литва — около 170–190 тыс. чел.; латгалы, курши, земгалы, селы — около 140–160 тыс. чел.; ливы — около 15–28 тыс. чел.; эстонцы — 110–120 тыс. чел. (Kahk, Tarvel, 1997. P. 12–13).
23
Определяющим в хозяйстве прибалтийских племен было земледелие.
См.: Моора, 1964. С. 5–6; Моора, Лиги, 1969. С. 6–22; Вахтре, Лаур, 1990. С. 13–15; Лаар, Валк, Вахтре, 1992. С. 14; Kahk, Tarvel, 1997. P. 12; НЕ, 2002. P. 28–29.
Еще X. А. Моора подчеркивал узкоаграрный характер экономики Прибалтики, контрастирующий с формой хозяйствования русских, у которых большое значение имела рыбная ловля, огородничество и ремесло (Моора, 1964. С. 6).
25
См.: Tvauri, 2001. S. 340–348.
Русские летописи (начиная c XI в.) знали город Юрьев, который располагался на холме (современный Домберг), напоминающем очертаниями (если смотреть с северной стороны) бизона или тура (эст.
См.: Tvauri, 2001. S. 355; Салупере, 2005. С. 9.
С 1224 по 1893 г. официальным названием города было немецкое Дерпт, затем вплоть до 1917 г. вернулось Юрьев, а уже потом Тарту. Некоторые исследователи считают, что городское право на основе Магдебургского Тарту получил уже в 1248 г. (Труммал, 1998. С. 291).
26
НПЛ, 183. Сакала (
См.: Лиги, 1968. С. 15, прим. 2; ыниссон, 1997. С. 20; Назарова, 2001. С. 284–288; Тѵаигі, 2001. S. 351–352.