Трагическая, нелепейшая случайность — и малыш погиб. С вершины зубчатого тороса, у подножия которого лежал несмышленыш, отвалилась подточенная солнцем глыба льда. Она угодила точно в голову малыша, и смерть была мгновенной. Вынырнувшая в очередной раз моржиха сразу же заподозрила неладное. Вонзая клыки в лед, она выбралась на твердь, запрыгала к детенышу. Мать и оглаживала его ластами, и поворачивала с брюха на спину, со спины на брюхо, издавая сдавленные, очень похожие на рыдания рыки. Но все было напрасно. Ничто не могло воскресить так глупо погибшего детеныша. Она поняла это и закрутила головою, привстав на передних ластах: кто? Кто убил ее малыша? Поблизости находился человек. Значит, человек! В ограниченном количестве эскимосам разрешен отстрел моржей, ни один эскимос не мыслит свое существование без национального блюда — копальгина, заквашенного мяса этого зверя, и моржиха не раз видела, как люди убивали ее сородичей из длинных предметов, похожих на палки, как тянули привязанную за клыки тушу к берегу... И она с воинственным рыком свалилась в полынью, толстой клыкастой торпедой помчалась на байдару. Старик вышел в океан ловить рыбу и не захватил из дома карабин. Доплыть до берега, конечно, не успеешь: зверь быстро настигнет байдару, перевернет посудину, сбросит человека в океан. Оставив сеть, эскимос поспешно перебрался на корму и заработал веслом, подгоняя байдару к плавучим льдам. Успел выскочить на кромку в самый последний момент, когда моржиха была на расстоянии броска. Огибая полынью, перепрыгивая трещины, человек побежал по льдинам, а зверь плыл рядом, вытягивал шею, бил по воде клыками и грозно ревел.
Чем ближе к берегу, тем тоньше становился лед. Человек почувствовал это, потому что он начал прогибаться под ногами* Это понял и зверь. Он исчез под кромкой, чтобы через минуту головой, плечами и спиной пробить лед в том месте, где находился человек. Но промахнулся: лед взломался рядом со стариком. Эскимос шарахнулся в сторону и побежал зигзагами. Моржиха опять нырнула и вновь взломала лед возле бегущего человека. Еще одна неудачная попытка настигнуть, убить мнимого врага — и старик, наконец, выбежал на берег.
Эскимос закончил свой рассказ. Я посмотрел туда, где находилась одинокая моржиха. Она плыла вдоль кромки льдов и, вытянув шею, смотрела на отдыхавших сородичей со своими детенышами.
Наверху раздалось картавое карканье. Из рваных клочьев тумана вынырнул крупный, иссиня-черный, словно обугленный, ворон. Неспешно рассекая воздух огромными крыльями, метахлюк, как называют эскимосы эту птицу, полетел в сторону Северного полюса.
Старик проводил его глазами и сказал верную эскимосскую примету:
— Метахлюк за воду полетел. Кровь учуял: нанук нерпу задрал.
— Что ж вы думаете с ней делать? — спросил я и кивнул на кромку льда, где плавала моржиха.— Добывать? А то долго ль до греха...
— Нет, ее не тронем,— ответил старик.— Надо — другого зверя возьмем.
— Почему?
Теперь, зная историю моржихи, я мог бы и не задавать этот вопрос.
Старый эскимос недолго помолчал, потом коротко, но весомо ответил:
— Жалко, однако...
I
На вечерней связи со штабом экспедиции была получена радиограмма: утром в лагерь прибудет вертолет Ми-6А, приказано подготовить к отправке на базу личные вещи и экспедиционное имущество.
Ночью геологи спали неважно. Мысли о доме, о скорой встрече с женами, детьми и матерями разбередили душу. И немудрено: безвылазно полгода на краю света — в лесотундре Северной Камчатки.
Едва проклюнулся рассвет, отряд поисковиков- съемщиков начал сборы. Бородачи упаковали в ящики камни — образцы пород, геологические приборы радиометры, молотки с длинной ручкой, бросили в кучу рюкзаки с вещами, свернули большую шестиместную палатку с байковым утеплителем. Стоянка с жердяным каркасом-скелетом сразу приняла вид унылый, осиротелый.
И здесь раздался растерянно-испуганный голос начальника отряда:
— А где же Машутка?..
Все повернули головы туда, где обычно, привязанная за лиственницу, стояла экспедиционная кобыла Машутка. Сейчас лошади там не было, на стволе лиственницы болтался на ветру обрывок толстой, прогнившей от излишней сырости веревки.
Поспешили по следу. Под снегом стояла вода, нелютая сентябрьская стужа не успела проморозить землю, и след, убегающий от утоптанной занавоженной площадки, был четок, зиял дырами на сверкающей перине.
— Машутка! Машутка!..— беспокойно звали бородачи свою неизменную помощницу, безотказную трудягу лошадь, но в ответ не раздавалось ржания.
Люди бежали недолго. Вскоре лошадиный след пересек и смешался с другим следом, широким и длинным. Это были медвежьи «лапти».
— Ясно!..
— То-то я слышал ночью, как Машутка ржала и храпела...
— Тогда какого же черта не вышел посмотреть?!
И опять поспешили по следу, хотя понимали, что идти им, в сущности, незачем: в таежной чащобе медведь резвее лошади, нагнав жертву, будьте уверены, не помилует. Спешить, чтобы увидеть растерзанный труп? Машутке уже не помочь...
Но геологи шли молча и упорно, отгоняя похоронные мысли, пока не услышали далекий вертолетный гул. Остановились в растерянности, посмотрели на своего начальника.
— Надо лететь, братцы,— решил он.— Машутка мертва. Один шанс из тысячи, что она каким-то чудом спаслась. Но мы проверим и этот единственный шанс: уговорим вертолетчиков пролететь над следом.
Вернулись к стоянке. Вскоре приземлился огромный грохочущий Ми-6А, вывозивший за один рейс на базу все отряды партии, тридцать человек. Кроме людей и экспедиционного имущества, на борту вертолета были три стреноженные лошади, работавшие с разными отрядами. Не хватало одной Машутки.
Командир экипажа согласился с предложением начальника отряда. Для совхоза-миллионера, которому принадлежала Машутка, и для аэрогеологической экспедиции с миллионным оборотом, арендовавшей лошадь на полевой сезон, потеря, конечно, ничтожна, да жаль животину. Вертолетчик был родом из сибирской глубинки и сызмальства любил таежную и домашнюю живность.
Ми-бА полетел по следу. Талые дыры в снегу то цепью тянулись в долине, пересекали не замерзшие еще быстрые ручьи, то карабкались на взлобки. Верст через десять они уткнулись в плотную таежную стену и исчезли. Ми-бА перелетел обширный участок сплошной тайги. Дальше тянулось редколесье, но следов там не было. Или люди потеряли их, или там, в дебрях, медведь настиг Машутку.
Командир экипажа повел машину над кромкой сплошной тайги и редколесья. Он хотел облететь этот участок тайги. Может, Машутка выскочила из дебрей с другой стороны?.. Вскоре с опушки, вспуганные грохотом вертолетного двигателя, взлетели северные вороны цвета обугленной головешки. Их было штук восемь, и это обстоятельство сразу насторожило и командира экипажа, и начальника отряда, находившегося в пилотской кабине. Северный ворон любит полное одиночество, а соединиться в стаю его заставляет одно: легкая добыча.
И вот вертолет над тем местом, откуда взлетели вороны. Снег утоптан до земли, тут и там валялись полу- объеденные части большой растерзанной туши, плохо обглоданные внушительных размеров кости, повсюду пятна цвета переспелой рябины. Медведя не было. Видно, убежал в дебри, напуганный грохотом двигателя.
Начальник отряда поспешно прошел в багажное отделение, чтобы через стеклянную, как аквариум, пилотскую кабину не смотреть на следы кровавого побоища. «Прости, Машутка. Не уберегли тебя...»