Парни между тем покончили с погрузкой и столпились возле распахнутой вертолетной дверцы, чтобы окончательно решить, какой же собаке отдать предпочтение. То один, то другой легким ударом ноги отгонял лаек, норовивших проскользнуть в багажное отделение.
И здесь случилось совершенно неожиданное. Лохматый иссиня-черный ездовой пес решительно поднялся и, твердо, неспешно ступая широкими лапами, прошел к вертолету. Верхняя губа взлетела, обнажив здоровенные клыки, шерсть на загривке дыбом, из пасти вырвалось воинственное рычание. Трусливые остроушки разбежались кто куда, лишь парочка лаек огрызнулась в ответ. Ездовой пес бросился на них, одну сбил с ног широкой грудью, другую полоснул по шее клыками — их и след простыл. Путь к вертолету был свободен. Пес с достоинством, победителем, прошел к машине, вспрыгнул в багажное отделение и хозяином улегся возле дюралевого порожка.
Мы уже собрались общими усилиями изгнать наглеца из машины, когда к нам подошел командир экипажа. Узнав, что мы выбираем на полевой сезон собаку, он сказал, кивнув на ездового пса:
— Не прогадаете, если Лорда возьмете. Толковая собака. Не смотрите, что ездовая. Идет и на зверя и на птицу не хуже промысловой лайки. Четыре сезона подряд с отрядом геофизиков, ребятами из Магадана, ездила.
— Что ж они в этом году ее не взяли? — поинтересовался начальник нашего отряда.
— Да в семье не без урода. Привезли они нового рабочего. Тот камнем в Лорда запустил. Пес так обиделся, что геофизики не смогли его в вертолет заманить. Он очень гордый, обид не прощает. Пришлось им другую лайку везти... Коли сам в машину зашел, значит, чем-то приглянулись ему. Ведь он на аэродроме уже неделю лежит, за улетающими вертолетами наблюдает. Третьего дня отряд шлиховщиков по моей подсказке его увезти захотел. Не пожелал. Так-то. Берите, берите, не пожалеете.
Так в нашем отряде оказался новый пес. Удачнее клички — Лорд,— пожалуй, и не придумать ему. Эта кличка отображала и внешность, и характер собаки. Важная, прямо-таки сановитая походка; белое пятно на черной шкуре — что манишка на фоне парадного фрака; во взгляде желтых глаз таится этакое пренебрежение. А манеры у подлеца! Думаете, станет есть брошенный кусок? Даже не обнюхает. Подавайте ему, видите ли, в миске. И откуда подобная щепетильность
у бродяжки? Хоть в парламент сажай нашего Лорда! Мы в шутку называли его на «вы».
Обычно ездовой пес, отлично справляясь со своей главной, определенной природой работой — бежать в упряжке,— неважно выполняет обязанности охотничьей собаки. Но при умелой, терпеливой натаске и он может конкурировать с остроушкой. На севере Чукотского полуострова и острове Врангеля мне доводилось встречать ездовых собак — превосходных медвежатниц, лосятниц, добытчиц болотной и боровой дичи. Несомненно, что среди геологов из Магадана, с которыми Лорд жил несколько полевых сезонов, оказался опытный дрессировщик и большой любитель охоты. Команды пес понимал безошибочно. И если остроушка, зачуяв зверя или птицу, в азарте частенько теряла самообладание, то наш Лорд вел себя совершенно иначе. Услышит, учует зверя — никогда не подаст голоса. Увидит — только тогда позовет охотника. Чтобы уж наверняка. Удивительное дело, но пес, подобно рыси, ухитрялся ловить дичь. То куропатку принесет, то тетерева, а однажды приволок к стоянке отряда зайца. Но самое поразительное было то, что Лорд, как легавая, делал стойку! Ах, как он красиво стоял, уловив пахучую струйку дичи! Тело вытянуто в струнку, шея, лоб, нос — на одной линии. Сжатая стальная пружина! «Вперед!» —и Лорд мчался торпедой, а вспугнув птицу, мгновенно залегал, чтобы не попасть под выстрел. Стойку не может делать ни одна самая чистопородная остроушка.
В отряде были три маршрутные пары: геологи и рабочие; я был рабочим у начальника отряда. Лорд ходил в маршруты именно с начальником отряда и со мною, а не с другими парами. Нам отдавал предпочтение по единственной причине: миску с пищей всегда подставлял ему я. А собака, как известно, служит тому, кто ее кормит. Это, однако, не давало мне никаких привилегий в обращении с псом. Моих ласк он не принимал; когда однажды я попытался посадить его на привязь, он пребольно укусил меня за икру, потому что никогда не был на привязи и свободу чтил превыше всего на свете. Самодельный ошейник и поводок из сыромятной оленьей кожи он изгрыз, продырявил клыками и вдобавок утопил в трясине.
Однажды мы шли маршрутом. Настало время обеда; выполняя обязанности рабочего, я развел костерок, чтобы вскипятить чай и поджарить парочку куропаток. Начальник отряда, пока я возился с готовкой, ушел в тайгу с геологическим молотком и планшетом, пообещав вернуться через полчаса. Он терпеть не мог сидеть без дела.
Лорд лежал рядом и делал вид, что румяные птичьи тушки, подвешенные над пламенем, ему совершенно безразличны.
Раздался крик. Кричал человек. Я схватил свою «ижевку», вогнал в ствол тупорылый жакан и бросился в дебри. Лорд шмыгнул вперед.
Не помню, сколько я бежал. Пять минут или полчаса. В подобных ситуациях я обычно теряю ощущение времени. Ветви в кровь секли лицо, руки, сучья раздирали штормовку, норовили пырнуть в глаза...
И опять раздался крик, а следом звонко, азартно залаял Лорд. Я на бегу взвел курок. Под бахилами зачавкала, заколыхалась трясина. Сплошная тайга окончилась, уступив место редколесью.
Оружие не понадобилось. Начальник отряда угодил в окно мари и тонул. Трясина скрыла его уже по ключицы. Он выбросил руки, ухватился за кочку, но кочка «дышала», шевелились, раскачивались при малейшем движении человека даже растущие неподалеку деревья. Внизу было подземное озеро.
Когда я выбежал из сплошной тайги, Лорд, поскуливая, лохматым комом уже полз к человеку, барахтался в вонючей липкой жиже. Я швырнул в сторону ружье, лег в марь и покатился, переворачиваясь с боку на бок. Иначе в этой чертовой ловушке сам погибнешь. Краем глаза увидел: пес наконец добрался до человека, упершись передними лапами в кочку, вцепился зубами в ворот штормовки.
Но вот и я докатился к месту происшествия, с головою вымазанный липкой тухлой грязью. Кочка, за которую схватился руками начальник отряда, ушла в марь, человека теперь удерживала только собака. Глаза начальника отряда были широко раскрыты, лицо окаменело. Геолог был в шоке.. Опытный таежник, а, поди ж ты, угодил в окно, да вдобавок растерялся, как барышня.
После сильной пощечины он пришел в себя. Я отполз к замшелой березке, растущей в трех-четырех метрах, забрался на нее и пригнул ствол, за который тотчас судорожно ухватился начальник отряда.
Когда мы с великим трудом выбрались на твердую почву, светло-коричневый от грязи Лорд побежал к ручью и долго плескался в нем. Чистюля он необычайный. Прибежал обратно, стряхнул с чистой шкуры каскад радужных брызг. А мы все лежали, не могли отдышаться. Пес с нескрываемой брезгливостью обнюхал нас, фыркнул и улегся в сторонке.
Мы завтракали у костерка под брезентовым тентом, когда раздался приглушенный расстоянием крик северного ворона: «Кырл!.. Кырл!..» Он вовсе не похож на скрипучий, надсадный крик обыкновенного ворона. Его можно слушать, как трели певчей птицы,— настолько этот звук мелодичен, так ласкает слух.
«Кырл!.. Кырл!..» Северный ворон показался над долиной. Размером с орла-белохвоста или крупную северную сову, чернее сажи. Крылья с редкими маховыми перьями плавно, неторопливо рассекали воздух.
— Завтра жди непогоды,— сказал начальник отряда.
Верная примета: северный ворон кричит на лету — с той стороны, откуда он летит, идет ненастье.
Заметив нас с высоты, птица замедлила движение, потом заходила кругами, постепенно снижаясь. Говорят, что этот пернатый любопытнее кумушки. Не думаю. Суровые, жестокие условия Крайнего Севера едва ли способствуют развитию этой слабости. То, что ворон сует нос во все места, объясняется гораздо проще. Не очень-то он ловкий и удачливый добытчик, верткости в нем маловато, когтям цепкости не хватает. А есть хочется. Вот и рыщет птица по уремным местам в надежде подкормиться хоть дохлой мышкой-полевкой, а наткнувшись в скитаниях на деревню, где всегда можно найти пищу, не покинет ее до конца дней своих.