178
Волочашка[14]
Жил досюль старик и старуха. У старика и старухи всего была одна доць живота. Старик ходил дрова сець в лес. День сек и по другой сек, затем в лесях заговорило: «Старик, отдай девку замуж, то и дрова секи, а не отдашь, то и вон пойди». День сек и ушел домой. Вецером приходит старик, говорит старухи: «В лесе заговорило, што отдай девку замуж, то и секи дрова, а не отдашь, так прочь поди». Старуха и вопит: жалко доцерь отдать. «Сходи еще, что будет на третий день». На третий день старик приходит в лес, как тюкнул, то заговорило: «Старик, отдай девку замуж, то и дрова секи, а если не отдашь, дак и живой не пойдешь». Ну он што же: «Ну, отдам, што хошь отдам». — «Ну, как отдашь, пусть идет по золотой дорожке, а не по говенной». Пришел домой старик и говорит: «Ну, старуха, отдать надо доцерь, так говорил некого ницего не сбыть». Того же дню стала дочерь и отправилась. Она шла, шла, две росстани, две дорожки попало, одна золотая, а другая говенная, она и пошла. Шла, шла, вдруг стоит избушка на турьей ножке, на веретённой пяты, ну и другой дом стоит рядом. Она заходит к бабушке задворинке. Бабушка и говорит: «Фу, фу, русский дух! Цья ты есь такая?» Она говорит: «Есть вот то и так, отдали замуж тако. А вот, гыть, на пришла». — «А, дитятко, оммоешься, оберись, опашись, а там где двенадцать завесок попьешь, поешь да за самую лучшую завеску и повались». Она взяла убралась и повалилась спать за завеску. Вдруг стук, гром, идет двенадцать молодцёв. Они и говорят двенадцатому брату: «Ты уж не ужинай, у тебя есть невеста». Повалились спать, слышит: храпит, спит, целовек есь, а не бает ницего с ей. Посмотреть надо што хошь, протерпела ноць, на утро повыстали, поели, попили и ушли на работу. Бабушка задворенка приходит к ей. «Дитятко, каково спала?» — «Спала, — скажет, — бабушка, глаза не видла, спит, сопит, храпит». Бабушка задворенка говорит: «Отнюдь не смотри, если ты спицецку цирнешь да жемчуженку уронишь, тогда все сгорит, и ницего не будя, и я сгорю, а ты останешься нога-боса на одной земли». Она и тую другую ноцку проморщилась, протерпела, не посмотрела. Опеть приходит на третью ноць, бабушке говорит: «Што хошь, бабушка, сегодня уж посмотрю». Бабушка и говорит: «Уж ты как посмотришь на жемчуженку, искорку уронишь, так все сгорит». — «Не, бабушка, не натворю». Она взяла, повалилась и спицки под сголовья взяла. Вдруг стук, громят, идут двенадцать молодцёв, приходят и говорят двенадцатому брату: «Ты уж не ужинай». Она слышит, што говорят, а в глаза не видит. Ну, маленько попили, поели, повалились спать, потом слышит и заспали. Взяла коробоцку, спицку цирнула огонька да на жемчужинку искорку и уронила, жемчужинка загорела, все загорело. Осталась она гола-боса на одной земли и пошла скитаться, куды голова понесет. Шла, шла близко ли, далёко, дошла до селенья, в селеньи кузницы; зашла в кузницу, сковала латы железны, друти оловянные, третьи медные и три посоха сковала, один железный, другой оловянный, третий медный. Ну и пошла. Шла, шла, близко ли, далёко ли, стоит избушка на турьих ножках, на веретённой пяты. В избушке сидит старуха, титки через грядку, руками уголья гребет, зубами каменья спущат. «Фу, фу, русский дух, цья ты есь, волоцашка, откудашна?» По щеке ударила, по другой переправила. «Ох, я дура, ох я шельма! У холодной да у голодной родители не велели вестей выспрашивать, надобно напоить, накормить да и то што вестей выспрашивай». Напоила, накормила, стала вестей выспрашивать. Спрашивает: «Куда ты идешь?» — «А пошла перегарного мужа искать». — «О, бедна, — говорит, — далеко тебе идти, куда моя племянница замужем, поди-ка волоцашки выточи, байню выпари, моим детям решетом воды наноси». Она байну затопила и стала воды носить, а птицка летит, так девушке говорит: «Глинкой, глинкой заложь». Она глинкой заложила, воды наносила. Пришла: «Тетушка, где твои дети?» Говорит: «Под лавкой, в деловушки, дети скакухи (лягухи), да жагалюхи (ящерицы)». Она пришла в байню, вылила на пол, моет их да хвощет, так хорошо это говорят: «Вот хорошо, как она моет». Принесет в байну, разроет кого под полом, кого по углам. Она взяла, намыла их, собрала и принесла на старое место. Потом она: «Поди, волоцяшка, дай коровам ись». Ушла девушка в хлев, она и спрашивает детей: «Каково вас чужа тетка парила да мыла?» «Ой, матушка, хорошо, прихорошо», — говорят. «Ну, хорошо делат, хорошое и ждет пусть». Потом с хлева пришла, старуха и в хлев. «Каково вас, коровушки, чужа тетка кормила да потчивала». — «Ой, хорошо, прехорошо», — говорят. «Ну, хорошо делат, хорошего и ждет пусь». Она взяла да и запоходила, запоходила, она дала ей прялицку. «Ну, вот што дам я тебе, мила волоцяшка, прялицку, только ты ее за деньги не отдавай, а за завет отдай: вырядь с Иваном-царевичем ночь проспать». И пошла вперед; лапти протоптались, посох сломился. Опять стала избушка на турьей ножке, на веретёной пяте... «Избушка, избушка повернись к месту задом, ко мне передом, пусти одну ноць ноцевать». В избу заходит, старуха еще того больше, говорит: «Фу, фу, русский дух. Кто пришел? Цья ты есь?» — «А ты накорми да напой, а потом и спрашивай». — «Ох, я дура! Мне-ка матушка и батюшко не велели у холодного да у голодного вестей выспрашивать; а вот попоить, покормить, не то што вестей выспрашивать». Напоила, накормила и т.д. (по-старому). Запоходила девиця, так она дала пяльцо ей. «Только, — говорит, — за деньги не продавай, а за завет: с Иваном-царевичем ноць проспать». Ну, потом она пошла и т.д... Старая старуха еще того больше, и т.д... Запоходила, она дала ей палицку золотую. «Ты за деньги ей не продавай, за завет: с Иваном-царевичем ночь проспать». Ну она и пошла. Шла далеко ли, близко ли, пришла в то царство, где Иван-царевич живет, потом к бабушки задворенки и зашла. Зашла, с бабушкой задворенкой поздоровалась, бабушка задворенка развопелась: «Ой ты милая, глупая! Меня-то ты сгубила да и сама-то погинула, а Иван-царевич ныне на Ягивовни женился, теперь уж ни попасть никак». Ну она и сказала: «Хоть мне, бабушка, посмотреть». Поела, попила, отдохнула, вышла на крыльцо с прялицкой, а Ягивовна пошла на берег за водой и говорит: «Волоцяшка, продай прялицку». — «Нет не продажная у меня, а заветная». — «А што за завет?» — «А с Иваном-царевичем ночь проспать». — «Ну, давай, приходи, приноси прялицку вецером». Она вецером пришла, принесла прялицку, а Иван-царевич сопит, напоен да на кровать снесен, не слышит ницего. Она уж кусала да щипала, будила, да не могла разбудить. Утро пришло да выгнала вон Ягивовна. Ну, она пришла к бабушке. «Што?» — говорит. «Ницего, разбудить не могла». Поела там, попила, покушала, день прошел; она взяла опеть с пяльцами вышла на ступени с золотыма, опять идет Ягивовна. «Што, женка, продай мне пяльцы, волоцяшка». — «Не продажны, а заветны». — «Што за завет?» и т.д... Вечер пришел, она взяла с пяльцами туда и вышла, а Иван-царевич сопит, напоен д