Он ушел, когда льды еще едва треснули, не дождавшись обычного времени, словно темные альвы гнали его на юг. Сколько не просила Инглин, он был полон решимости, как никогда прежде.
— Однажды твой отец уходил на юг и он стал ярлом. Я верю, что и меня ждет удача не меньше. Или ты не хочешь стать женой ярла, моя Огненнокудрая Инглин?
Инглин хотела. Еще как хотела. Младшая дочь ярла Олафа Удачливого, что однажды проделал долгий путь во Фракию и привез богатую добычу и не меньшую славу хотела стать женой ярла. Да что там. Она бы не отказалась стать женой конунга. Но сталось, как сталось.
Инглин часто вспоминала, как стала женой молодого хевдинга. Настолько молодого, что поначалу она даже не верила, что все это серьезно. Хальвдан был младше ее на семь зим. И порой она чувствовала себя старухой в свои тридцать две зимы рядом с ним. А тогда…
Сначала она смеялась над его смелостью. Но когда поняла, что юнец, третий сын мелкого бонда, не шутит, негодовала и кричала. Не притрагивалась к богатым дарам, что он принес ей. Даже бросалась на него с ножом. И в то же время ее восхищала смелость юноши. И… кто знает, когда их дом осветил дар Фрейи? Тогда, когда она сама пришла к нему чтобы разделить ложе. Не потому, что этого хотел он, а потому, что этого требовало ее тело. Или тогда, когда он поднял над головой сына Освальда? Или Дьорта? А может тогда, когда поняла, как пусто в их доме, несмотря на всех рабов, что он привез из Бригии, если его нет рядом? Никто не знает, когда случилось так, что Инглин стала выходить на берег и всматриваться в темное ночное море, выглядывая корабль с флагом Ворона…
Но каждый раз она встречала Хальвдана Любимца Богов. Встречала не как жена хевдинга, а как дочь ярла.
Потому и сейчас надевала рубашку и сарафан из крашеного сукна, подхватывала поясом тонкого серебряного плетения, с множеством подвязок. Вплетала серебро и золото в волосы и надевала на шею тонкие цепи. И только руки ее украшали одни брачные браслеты. Чтобы он знал — не стыдится Инглин Олафсдоттир своего мужа, пусть и не равен он ей.
Она осмотрела себя в отполированный серебряный диск, который рабы натирали так, что можно было видеть себя, и почти не искажал отражение. И осталась довольна тем, как выглядела.
Инглин шла через селение, как дочь ярла. Гордо вскинув голову. И пусть сердце ее сжималось от дурного предчувствия, никто не видел этого.
Огненнокудрая была прекрасна, как рассвет над фьордами. И время не касалось ее тела, словно обходило стороной. Это видели другие. А она… она замечала, что кожа ее с каждым годом покрывается все новыми и новыми морщинами, тело после двух беременностей расписано белыми трещинами. Особенно на ногах и животе. А грудь уже не так пышна и упруга. И каждый раз, когда дрэкки под флагом Ворона входил во фьорд, ей становилось страшно, что ее муж заметит это. А место на его ложе займет какая-нибудь молодая рабыня. Но и этого никто не смог бы увидеть. Инглин научилась улыбаться так, чтобы не было видно мелкой сетки вокруг глаз и глубоких борозд вокруг рта. А чтобы беременности не портили ее тело, стала пить отвар, что не давал ребенку зародиться в ее чреве.
И даже зная, что нет красивей женщины во всех землях седой Норэгр, все равно тревожилась.
С такими неспокойными мыслями Инглин и вышла на берег. Прошла по широкой дощатой пристани. И вместе с другими стала ждать, когда гордый Режущий волны пристанет к родному берегу.
Закусив по-девичьи алую губу, она сдерживала нетерпение, когда дрэкки вспорол носом песок и мужья и отцы, сыновья и братья перепрыгивая просто через борт или сбегая по веслу, выходили на берег, чтобы обнять родных. И едва сдержала радостную улыбку, сменив ее более сдержанной, когда хлюпнула вода и на землю ступил ее муж. Семилетний Освальд и пятилетний Дьорт тут же бросились к отцу. А он со смехом подхватил на руки младшего и трепал по волосам старшего. Как обнимал мать Ансвит…
— Я не вижу Снорри, — выкрикнула Астрид, старшая сестра Хальвдана.
И муж ее вместо того, чтобы обнять жену, ссадил на землю Дьорта и обнял сестру. И этим было сказано больше, чем смогли бы пояснить все слова. Она судорожно выдохнула. И Инглин поморщилась. Ни одна дочь Норэгр не показала бы своего горя на людях.
— Он пирует в Золотых Чертогах, сестра моя. И ты должна гордиться тем, что вырастила такого сына. Он был храбрым воином и в день, когда Фенрир вырвется из заточения, я молю богов, чтобы и мне выпала честь стоять с ним плечом к плечу. Астрид побледнела. Застыла подобно ледяному изваянию. И только спустя несколько ударов сердца смогла кивнуть, принимая весть о смерти сына.
И только теперь пришел черед Инглин. Она встретила мужа, как и полагается жене — с чашей крепкого свежего эля и улыбкой на устах.
— Рада, что боги вернули мне тебя невредимым, мой муж. Снова. И надеюсь, что так будет еще не раз, — сказала она то же, что говорила всегда.
Он принял чашу и сделал несколько больших глотков. И наконец, обнял ее. Но не с привычным смехом. Не сжал так крепко, что она начинала ворчать, не закружил вокруг себя, а едва коснувшись. Не искал ее губ, а едва коснулся виска, скользнув по нему холодным поцелуем. И у Инглин опять заворочалось внутри дурное предчувствие. Хотя может он просто еще горюет о Снорри? Мужчины не выливают горе слезами, подобно женщинам. Хоть и не каждая женщина станет лить слезы, если ее родила холодная северная земля.
— Был ли твой поход удачным? — спросила она, повернувшись к кораблю. — Я вижу только три рабыни…
— Две, — буркнул Хальвдан и тут же улыбнулся. — Берта вельва. Она славно помогла нам во Фракии и я не мог отказать ей, когда она выказала желание отправиться с нами. Но вместо рабов я привез много серебра и золота. Тебе понравится.
И Инглин окончательно потеряла интерес к рабам и даже вельве, когда сундуки и мешки с добром один за другим стали спускать на берег. В этот раз и правда была необычно большая добыча.
А после мужчины вытащили и почистили от ракушника корабль, пока женщины накрывали столы и раскупоривали бочки с элем.
Маргрэту забрали с остальной добычей в дом хевдинга, чтобы потом решить ее судьбу. А Лиз Эрик передал матери, не доверив жене.
Берту же, как почетную гостью забрала в дом Хальвдана его мать. И она шла следом за высокой женщиной тех годов, когда красота ее еще не увяла совсем, но голову покрыла седина. А все же сложно было сказать годы это или долгое ожидание на берегу моря, посеребрили ее волосы.
И Берта шла. Шаг за шагом. И шаги ее глухо отзывались эхом в пустой груди. Как так вышло, что ее сердце вырвал тот, кому оно и не нужно было? В ее глазах темнело, когда вспоминала, как Хальвдан подхватывал ребенка на руки. Как гладил по голове другого. Как обнимал ее. Женщину с волосами, подобными языкам пламени и лицом вечно юной Иидун.
— Ты ведь не думала, что Любимец Богов не обзавелся спутницей? — спросил, щурясь, Бьерн.
А Берте показалось в этот миг, что она умерла. Что осталось стоять на пристани ее тело, а сама она снова в инеистых туманах. И сама Хель насмехается над ней. Она знала. Тогда… И сейчас доносился до оглохшей Берты ее сухой трескучих смех, словно через толщу воды.
Кормчий говорил еще что-то о том, что нити сплетенные норнами причудливы и путаны и никто не знает, как повернется их жизнь. А Берта видела только женщину, красивую настолько, что казалась светлым альвом.
И все же она делала шаг за шагом. Ступая за женщинами из селения, что даже не спросили ее имени. Переступала порог дома. Принимала чашу с горьким элем и хлеб, что принесли расторопные рабыни.
— Ты понимаешь нашу речь? — спросила старшая их женщин. И Берта кивнула.
— Ты ведь Берта? Называй меня Ансвит, я мать Хальвдана. А это моя дочь Астрид, мать Снорри, — на имени внука ее голос охрип и сорвался, но спустя несколько ударов сердца снова заговорила ровно. — Я хочу услышать о походе от тебя, а не от этих хвастливых вечно пьяных драчунов.
А Берте ничего не оставалось, как просто кивнуть. Собственное несчастье казалось таким мелким по сравнению с горем женщины, что потеряла сына. Но она не собиралась лезть к ней со своей жалостью. Она уже знала, что ее не поймут. А потому просто не знала, куда себя деть. И едва Астрид, забрав кружку с недопитым элем из рук Берты, ушла к другим женщинам, даже облегченно вздохнула.
— Вечером будет пир в честь возвращения мужчин. И тебе лучше бы отмыться и переодеться, — сказала Ансвит спустя какое-то время.
И пусть Берте хотелось забиться в угол и спрятаться от всего мира, упиваясь своей болью, она не смела отказать хозяйке.
— Спасибо, Ансвит.
— Я слышала, что Хельги жрец предсказал Хальвдану большую добычу и славу, а так же помощь богов, пока ты будешь с ним рядом, — сказала она и Берта снова задохнулась от боли обиды. Знать бы раньше, перерезала бы себе горло, лишь бы не видеть его больше никогда. — А потому благодарить тебя должна я.
На этот раз у девушки не было сил даже на то, чтобы просто кивнуть.
— Тебе плохо?
— Не привыкла к долгим походам по владениям Ньерда и Эгира, — сдавленно сказала Бертрада.
Ансвит еще какое-то время смотрела на побледневшую Берту, но после кивнула и велела рабыням греть воду.
— Мы смоем твою усталость. И горечь с твоего сердца, — пообещала она.
Но Берта уже не верила, что это когда-то покинет ее. Казалось, что до сердца все же добрались стылые туманы Хель. И теперь в груди ее был кусок холодного льда.
ГЛАВА 28. Пир
Нет больше счастья для женщины, чем возвращение мужа или сына домой. Нет больше радости, чем обнять отца или брата, что вернулся целым и невредимым из долгого похода. Нет лучше способа, чем принести жертву великим богам, чтобы выразить их. Чтобы отблагодарить богов за то, что ни сталь, ни жалящая стрела не оборвали нить жизни дорогого человека.