На площади у церкви Шереметева встретило духовенство с пением и колокольным звоном, и весь день шло у псковичей пирование. Не было дома, где бы на постое не стояли солдаты, и хозяева радушно угощали их, жадно слушая их рассказы об убийствах, пожарах и насилиях.
— Так им, басурманам, и надобно! — радостно говорили псковичи, — наше к нам ворочается!
Часть войска расположилась бивуаками на площади и вокруг города. Запестрели шалаши и палатки, и весь город принял вид громадного лагеря с непременными часовыми, паролем и лозунгом, с вечерней и утренней зорями, с перекличкой и беспрерывным разгулом.
В кабаке шло веселье с самого утра до позднего вечера. Целовальник Митька Безродный не спрашивал денег, а брал все, что дадут: и материю, и кованый пояс, и пистолет, и вязаные чулки. Купцы и мещане дружились с солдатами и слушали про их веселое житье. Тут же промеж пьянствующих сновали и бабы с задорным смехом и вызывающими взглядами.
Был уже девятый час в начале, и Митька Безродный в вечер на 15 сентября собирался гнать народ и запирать кабак, как вдруг в горницу вошел высокий, стройный, но бледный преображенец в запыленном платье и, оглядев всех присутствующих, громким голосом спросил:
— Братцы, не укажет ли мне кто дороги к генерал-фельдмаршалу?
— А тебе на что? Ты откуда?
— Преображенского полка, братцы! — послышались голоса.
— Вам-то что? — сказал вошедший и резко прибавил: — С письмом от царя! Ну что, довольны? — И он усмехнулся.
— Так бы и сказал сразу! А то ишь: к фельдмаршалу! — послышались возгласы.
— Пойдем, что ли, мне по пути, — сказал, поднимаясь с лавки, драгун.
Преображенец нагнул голову, шагнул через порог низкой двери и вышел следом за драгуном на темную, грязную улицу.
— Садись на тележку, — сказал он драгуну, указывая на узкую двуколку.
Драгун сел, преображенец сел рядом, извозчик зачмокал, и лошадь поплелась по грязи.
— Вот так от самого Порхова трясусь, — сказал преображенец.
— С письмом, говоришь, едешь от царя? А где он сам?
— Царь-то? Да в Архангельске. Суда новые спущает, дай Бог ему здоровья!
— А с чем письмо?
— Ну, это — царево дело, я не знаю, — оборвал посланный.
Драгун замолчал, потом ткнул возницу и закричал:
— Стой! Вот тебе и дом фельдмаршала. У купца Большакова он. Вот окно светится. Прощай!
Драгун прыгнул на землю и скрылся в темноте.
— Спасибо! — крикнул ему вслед преображенец, сошел с двуколки и стал стучать кулаком.
Ему отворил дверь рослый солдат с фонарем в руке.
— Скажи генерал-фельдмаршалу: посланный, мол, от царя с письмом! — нетерпеливо произнес преображенец.
— Мигом, батюшка! Иди за мной! — ответил солдат и, заперев дверь, повел преображенца по скрипучей деревянной лестнице. — Подожди тут, — сказал он, оставив его в тесной горенке, освещенной светом четырех лампад у огромного киота.
Через мгновение в горенку вошел красивый сержант и, вежливо поклонившись преображенцу, сказал:
— Пожалуйте к генералу!
Преображенец прошел по темному коридору и вошел в большую комнату. Вдоль стены стояла складная узкая кровать, посреди комнаты находились большой стол с двумя горящими свечами и широкий табурет, накрытый подушкой, и на нем сидел сам Шереметев в просторном желтом халате, без обычного парика, с короткими полуседыми волосами. Преображенец вытянулся и отчетливо произнес:
— От государя генерал-фельдмаршалу Шереметеву письмо, а на словах передать велено, чтобы действовать немешкотно, потому и зима скоро.
С этими словами бравый преображенец засунул руку за пазуху, вынул оттуда платок, развернул его, достал пакет из серой бумаги и подал его Шереметеву.
Фельдмаршал привстал, принимая конверт, потом сломал печать и, придвинув к себе свечи, стал читать письмо. Его лицо оставалось непроницаемым, пока он читал. Потом он сложил письмо, положил его на стол и, обратившись к своему сержанту, сказал:
— Фатеев, сведи молодца… как звать тебя?
— Рядовой Преображенского полка, Николай Багреев, — вытянувшись ответил преображенец.
Шереметев кивнул и продолжал:
— Сведи его куда-нибудь на ночевку. Он при мне пока что в денщиках останется. А потом иди к генералам Василию Лукичу и Кузьме Авдеевичу, чтобы сей минут ко мне шли… Иди!
Сержант браво повернулся, сказал Багрееву: «Идем!» — и вышел из комнаты. Они прошли коридор, горенку; тот же солдат выпустил их из дверей, и они очутились на улице.