— Мне необходимо теперь выяснить лишь одну вещь, — сказал Филипп, готовясь отчалить от берега. — Мне надо знать, где находится ваш форт. Это близ Черчилла?
— Это — на Малом Черчилле, мсье! — заметила Жанна. — Близ озера Васкиавака!
Мрак скрыл впечатление, — которое произвели ее слова на Филиппа. На минуту он словно остолбенел, а затем стиснул губы, желая сдержать восклицание, которое рвалось с его губ. Он задрожал, боясь, что сейчас заговорит и что голос выдаст все волнение, которое в эту минуту обуревало его.
Близ озера Васкиавака!
Но ведь Васкиавака находилось в тридцати милях от его собственной стоянки на Слепом Индейском озере! Если бы под его ногами разорвалась бомба, то вряд ли она произвела бы большее впечатление, нежели слова Жанны. Он погрузил весла в лодку и быстро погнал ее вверх по течению. Кровь забурлила в его жилах и понеслась с такой стремительностью, с какой лошадь самых лучших кровей бежит к старту. Из всего того, что он узнал за последние дни, эта новость была самой важной. Каждая мысль в отдельности, словно искра, мчалась к одному, самому важному, самому значительному вопросу: не находилась ли в Божьем форте главная пружина заговора против него и его предприятия? Не там ли находилась штаб-квартира всех тех, кто поставил себе целью разрушить дело, которому он хотел посвятить всю свою жизнь? Сомнения, подозрения и какое-то особое душевное облегчение овладели им одновременно, и на минуту он как бы растерялся.
Он снова взглянул на Жанну, и его мысль нашла следующее словесное выражение:
— Вот что я хочу сказать! — начал он медленно. — Если обстоятельства так сложатся, что мне не суждено будет вас видеть, то я хотел бы на всю жизнь сохранить три ваших образа! Я никогда, никогда не забуду вашего лица в тот вечер, когда мы впервые встретились с вами на скале. Хочу я еще на всю жизнь сохранить ваш образ в нынешнюю минуту, когда вы сидите, закутанная в мех. Но вы должны при этом обязательно улыбаться!
— Ну, а третий образ? — спросила девушка, слегка угадывая мысль Филиппа. — Вы хотите меня видеть у костра, с горящей головней в руках, в ту минуту, когда я касаюсь ею затылка врага? Я угадала вашу мысль? А, может быть?..
Она вдруг неожиданно замолчала, линии вокруг рта выразили недовольство, и Филипп не мог не заметить густого румянца, выступившего на ее лице.
— А, может быть, я хочу сохранить еще воспоминание о той минуте, когда я перевязывал вам ногу? — закончил он за нее, сознавая, что поступает не совсем благородно, так как любуется ее смущением. — Если вы думали это, то вы ошиблись? Нет, меня почему-то привлекает другая сцена. Я вижу и всегда буду видеть вас на набережной Черчилла в тот миг, как вы бросились вперед, навстречу девушке, которая только что прибыла на пароходе!
Вся кровь отхлынула с лица Жанны. Ее нежные губки сжались в неприятную гримасу. Она сделала незаметное, но быстрое движение, сбросила с плеч медвежью шкуру и со сверкающими глазами подалась вперед. Несколько слов, произнесенных Филиппом, превратили ее из ребёнка, которым она рисовалась ему, во взрослую женщину, горящую негодованием и мощной страстью. Она высоко и гордо подняла голову, и ее ноздри раздулись.
— Это была неприятная ошибка! — сказала она почти бесстрастным голосом, так как успела уже овладеть своим волнением. — Вы слышите, мсье Филипп, что я говорю вам: это была ошибка! Мне показалось, что я знаю ее, но оказалось, что я жестоко ошиблась! И вы должны раз и навсегда забыть про это!
Ее голос слегка дрожал, и только в этом выразилось ее возмущение.
— О, я самое грубое животное на свете! — покаянно произнес Филипп, возненавидев самого себя. — Другого такого идиота, как я, вы во всем свете не найдете! Уверяю вас, что ничего дурного я не хотел сказать…
— Но вы и не сказали ничего дурного! — перебила она, заметив жалкое выражение его лица. — Вы просто отметили мою ошибку, и я убедительно прошу вас навсегда забыть про эту сцену! Я лично очень хотела бы, чтобы вы сохранили обо мне воспоминание, как о женщине, способной вступиться за жизнь человека, который спас ее! Я имею в виду ту же сцену у костра!
Она уже улыбалась, хотя грудь ее продолжала нервно подниматься и опускаться, а на лице все еще горел яркий румянец.
— Вы обещаете мне? — настаивала она.
— Я обещаю вам сохранить этот образ до самой моей смерти! — торжественно произнес он.
Она достала со дна лодки второе весло.
— Я на вас зла, мсье Филипп! — сказала она. — За все время, что я нахожусь с вами, я ровно ничего не лелею! — Она повернулась к нему спиной и энергично принялась за дело. — Пьер всегда заставлял меня грести. Мне просто стыдно становится, когда я подумаю, что вы работали всю ночь почти без передышки.
— И, тем не менее, я чувствую себя так, точно я отдыхал целую неделю! — воскликнул он, жадно глядя на тоненькую фигуру, которая плавно клонилась то вперед, то назад и ритмично работала веслом.
В продолжение целого часа они быстро продвигались вперед и почти все время молчали. Лишь редкие слова нарушали тишину, объявшую реку.
Глядя на девушку, Филипп вдруг поймал себя на мысли: •каким образом она может быть сестрой Пьера? Он не находил в ней ни единого признака французской расы. Точно так же ее нельзя было причислить к метисам. У нее были очень тонкие и нежные волосы, завивавшиеся от природы над ушами и на затылке. Цвет ее кожи был так нежен, что его абсолютно не с чем было сравнить. Для того, чтобы легче и свободнее работать, она закатила рукава и открыла белоснежные и крепкие руки, на которых кое-где блестели брызги воды. Филипп все еще думал о ее родстве с Пьером, когда она глянула на него, и он, увидел, что все небо и все солнце отразилось в ее глазах. Он сам не знал почему, но готов был поклясться всем святым для него, что ни единой капли крови Пьера нет в ее жилах.
— Мы подходим к первым порогам, мсье Филипп! — сказала она. — Они начинаются как раз за этой уродливой скалистой горой, которая высится сейчас перед нами. Пожалуй, с четверть мили нам придется волочить лодку. Тут столько камней, и вода бежит так стремительно, что мы с Пьером неоднократно рисковали жизнью.
Это была самая длинная фраза за последний час. Филипп сложил весла, вытянулся и зевнул так, точно он только что проснулся.
— Бедный мальчик! — произнесла Жанна.
Его поразили эти два слова, и ему на один миг показалось, что их могла произнести только Айлин Брокау. Вся разница была лишь в том, что вместо искусственных интонаций культурной девушки в них звучала искренность дочери Пустыни. Она прибавила с подкупающим сочувствием в голосе:
— Представляю себе, мсье Филипп, до чего вы устали! Будь здесь не вы, а Пьер, я настояла бы на том, чтобы мы провели пару часов на берегу, и чтобы вы отдохнули. Пьер всегда слушается меня, когда мы вместе путешествуем. Он называет меня своим капитаном. Не угодно ли повиноваться мне и внимать моим приказаниям?
— Угодно, но лишь при том условии, что вы разрешите мне называть вас моим капитаном! В этом отношении я хочу уподобиться Пьеру. Это относится к будущему времени. Теперь же мне надо оговориться. Я вполне подчиняюсь вам, начиная с завтрашнего дня, но сегодня мы должны продолжать путь. Ночью я буду спать, — спать, как убитый. Так вот, мой капитан, — добавил он с ясной улыбкой, — вы разрешите мне работать сегодня весь день?
Жанна направила лодку носом к берегу, а сама повернулась к Филиппу.
— Вы совершенно не жалеете меня! — возразила она. — Пьер относится ко мне гораздо внимательнее. Если бы я его попросила, он удил бы рыбу весь сегодняшний день в этом очаровательном маленьком ерике, который переполнен форелью.
Ее слова, ее новая манера обращения с ним были каким-то откровением для Филиппа. Жанна была очаровательна. Он рассмеялся в ответ, и сам заметил, что в утреннем воздухе его голос звучит, как у мальчика. Жанна заявила, что не видит никакой причины для смеха, продолжая править к берегу. Пристав, она выскочила на сушу без помощи Филиппа. Но тотчас же, смеясь и крича, она подвернула ногу и упала. В ближайший же миг Филипп был возле нее.