Как они жили и чем занимались, Леха толком не знал, да и, по совести сказать, не сильно интересовался. Прадед до его появления на свет не дожил, а бабка так и жила на хуторе. Только иногда Леху привозили к ней, когда матери приходила пора рожать очередного ребенка. Став постарше, Леха и сам начал бегать на хутор. Там ему было интереснее. Бабушка Чин знала многое. Именно от нее он и узнал, что такое чайная церемония и каллиграфия. А главное, она стала учить его приемам борьбы, очень похожим на ухватки пластунов.
И именно у бабки он научился понимать и легко говорить на языке манджур и разбирать письмо наречия мандарин. Зачем это было нужно, Леха и сам не знал, но учиться ему было интересно. Конечно, настоящим мастером каллиграфии и знатоком чайной церемонии он не стал, но и в иероглифах тоже не путался. Вообще, с бабушкой ему было куда как интереснее, чем в станице. Отец, прознав об этих занятиях, только задумчиво хмыкнул и уже первой же весной взял его с собой на приграничный торг.
Ханьские купцы, увидев юного казачка с монгольскими скулами и темно-карими глазами, только усмехались поначалу, но когда Леха начинал говорить с ними на наречии мандарин, тут же теряли усмешки и начинали отвечать очень даже вежливо. Почему сам отец не знал языков, Леха так и не понял. То ли ему лень учиться было, а то ли к языками не сильно расположен был, непонятно, но так оно и было. Из всей семьи бабушка Чин учить взялась только маленького Леху.
Дождавшись, когда бабка закончит с перевязкой, парень поднялся и, натягивая рубаху, спросил:
– Бабушка, а винтовка моя цела еще?
Откуда дед привез винтовку Генри, в семье не говорили, но Леха получил ее в полное свое распоряжение и умудрялся выбивать из нее пять мишеней из пяти. Так что для возвращения за семьей эта винтовка была ему предпочтительнее. Проще говоря, привычнее. Мосинский карабин, безусловно, мощный, но своя винтовка словно сама к плечу льнула. С ней парень давно уже забыл, что такое промах.
– А к чему тебе винтовка? – грозно поинтересовалась бабка, развернувшись к нему всем телом.
– Да как же?! – растерялся Леха. – Нужно ж домой. В станицу. Там же мамка с сестрами остались, – принялся объяснять он, размахивая руками.
– Они казачки. Сами управятся, – жестко отрезала бабка. – А тебе с такой раной только и осталось, что воевать. Дай сначала корке схватиться. Иначе кровью изойдешь.
– Батя сказал, что это царапина, – растерянно проворчал парень, удивленно рассматривая повязку.
– Соврал он тебе, чтобы не пугать, – тяжело вздохнула бабка. – Пуля насквозь прошла и, похоже, ничего сильно не зацепила. Но ты пока бегал, в нее какая-то грязь попала. Так что нельзя тебе пока тело напрягать. Может антонов огонь случиться.
– Но как же… – окончательно растерявшись, повторил парень. – Это ж получается, я их бросил, – еле слышно прохрипел он.
– Никого ты не бросал, – рявкнула в ответ бабка. – Ты последний мужчина в роду. Последний, слышишь, Лю?! И сделал ты то, что тебе отец родной велел. Или ты решил, что лучше старших все понимаешь?
Взгляд бабки вонзился в него, словно клинок. Лю звала его только она, и только когда он сумел в чем-то провиниться. Потупившись, Леха тяжело вздохнул и замолчал, не понимая, что делать дальше. Вздохнув в ответ, бабка подошла к лавке, на которой он сидел, и, погладив его по голове крепкой, мозолистой ладонью, тихо подсказала:
– Не грусти. Знаю, что тяжело все это принять. Уж поверь, и со мной всякое было. Да только ничего ты тут не изменишь. Перетерпи. Вот подживет рана, и сбегаешь в станицу. Тебе и тут-то оставаться опасно. Вы с отцом солдат да офицеров побили. Искать станут. А то, что ты мой внук, вся округа знает. Тут и гадать не надо. Одного взгляда хватит, чтобы понять, что мы одна кровь.
Грустно усмехнувшись, Леха только кивнул, покосившись на небольшое зеркальце, висевшее на стене. Бабка была права. Они и вправду были очень похожи. Только одна особенность их различала. Глаза. Обычно глаза Лехи, когда он был спокоен, были обычного темно-карего цвета. Но стоило только ему разозлиться или начать волноваться, как они становились антрацитово-черными. Такими темными, что нельзя было отличить радужку от зрачка даже при ярком дневном свете.
Еще раз вздохнув, бабка прошла за печку и, пошебуршав там чем-то, вернулась обратно, неся в руках сидор, с которым Леха и пришел, и его старую винтовку.
– И карабин свой забери, – добавила она, протягивая ему вещи. – За выпасом в шалаше поживешь пока. Ежели сюда заявятся, найду, что им ответить. Пойдем, провожу тебя.