Следует отметить, что, если поход к полюсу с мыса Колумбия занял 37 дней (хотя маршей мы проделали только 27), с полюса до мыса Колумбия мы добрались всего лишь за 16 дней. Необычайная быстрота обратного продвижения объясняется тем, что мы шли по уже проложенному следу а не прокладывали новый, и еще тем, что нам посчастливилось идти без задержек. Отличное состояние льда и хорошая погода также были нам на руку, не говоря уже о том, что окрыленность успехом придавала силы нашим натруженным ногам. Однако эскимос Ута смотрел на это иначе. Он сказал: «Черт или спит, или ссорится с женой, не то мы бы не вернулись так легко обратно».
В этой связи следует отметить одно-единственное существенное уклонение от плана: мы вышли на сушу у мыса Колумбия на побережье Земли Гранта, а не восточнее, у северного побережья Гренландии, как это было в 1906 году. На то были свои причины, которые я изложу в соответствующем месте.
Лишь одна тень легла на экспедицию – трагическая тень. Я имею в виду гибель профессора Росса Марвина, начальника одного из вспомогательных отрядов; он утонул 10 апреля,[16] четыре дня спустя после достижения полюса, в 45 милях к северу от мыса Колумбия, возвращаясь с 86°38 северной широты. За этим печальным исключением история экспедиции ничем не омрачена. Мы вернулись, как и отплывали, на собственном судне, измученные, но невредимые, в добром здравии и с полной победой.
Из всего этого можно извлечь урок – урок настолько очевидный, что, быть может, излишне останавливать на нем внимание. План экспедиции, столь тщательно разработанный и осуществленный во всех деталях, состоял из ряда элементов, и отсутствие хотя бы одного из них могло оказаться роковым для успеха. Мы едва ли добились бы успеха без помощи наших верных эскимосов и, более того, без знания их работоспособности и выносливости, без их доверия ко мне, которому их научило наше многолетнее знакомство. Мы вне всякого сомнения не добились бы успеха без эскимосских собак, которые составляли тягловую силу наших саней и дали нам возможность быстро и надежно перебрасывать припасы там, где нам не могла служить никакая другая сила на свете. Возможно, мы не добились бы успеха без саней усовершенствованного типа, которые мне удалось сконструировать; они совмещали в себе прочность и легкость, их легко было тащить, чем сильно облегчался тяжелый труд собак. Возможно даже, мы потерпели бы поражение, если бы не такая простая вещь, как усовершенствованный кипятильник для воды, который мне посчастливилось изобрести. С его помощью мы получили возможность растапливать лед и готовить чай за десять минут. В наши прежние экспедиции на это требовался целый час. Чай совершенно необходим в стремительных санных переходах, и это маленькое изобретение позволяло нам ежедневно экономить полтора часа в том броске к полюсу, когда каждая минута сбереженного времени была залогом успеха.
Да, наш труд увенчался успехом, но независимо от того мне доставляет истинное наслаждение сознавать, что, даже если бы мы потерпели поражение, я бы не мог упрекнуть себя в каком-либо недосмотре. Были предусмотрены все возможные случайности, ожидать которых научил меня многолетний опыт, каждое слабое место защищено, приняты все меры предосторожности. На протяжении четверти века я вел игру с Арктикой. Мне было 53 года – возраст, в котором, быть может, за единственным исключением Джона Франклина, никто не пытался продолжать работу в условиях Арктики. Я уже прошел период полного расцвета сил, мне, возможно, несколько недоставало подвижности и жара юности, я был в том возрасте, когда большинство людей предоставляют все, требующее напряжения сил, молодому поколению. Но эти минусы, быть может, полностью компенсировались тренированностью, закалкой и выносливостью, знанием себя и того, как рассчитать свои силы. Я знал, что это моя последняя игра на великой шахматной доске Арктики. На этот раз предстояло либо победить, либо быть окончательно побежденным.
Велика и необычайна притягательная сила Севера! Не раз я, возвращаясь из его бескрайней замерзшей пустыни потрепанный, измученный и разочарованный, иногда покалеченный, говорил себе, что это – мое последнее путешествие туда; я жаждал людского общества, комфорта цивилизации, безмятежности и покоя домашнего очага. Но случалось так, что не проходило и года, как мною вновь овладевало хорошо знакомое мне ощущение беспокойства. Я начинал тосковать по великой белой пустыне, по схваткам со льдами и штормами, по долгой-долгой полярной ночи и долгому полярному дню, по необычным, но верным мне эскимосам, которые много лет были моими друзьями, по молчанию и необъятным просторам великого, белоснежного, одинокого Севера. И я опять раз за разом устремлялся туда, пока наконец не сбылась моя многолетняя мечта.