В данную минуту она сидела за машинкой и печатала одним пальцем. Диктовала себе:
– Условия квалификационного соответствия…
Дочь Наташа, пятнадцатилетняя девушка, слушала Челентано. Наташа любила мерить купальники и ходить в них под музыку. Может быть, она готовилась к конкурсу на фотомодель.
Наташа поет вместе с Челентано. У них вместе получается просто замечательно.
– Кайф, правда?
– Поди проверь жаркое, – предложила Лена.
– Щас. Представляешь, ко мне Ленка Харлампьева подходит и говорит: «Какое ты имеешь право любить Сорокина, если я уже его первая полюбила. Я его давно люблю». Я говорю: «Когда это ты успела его полюбить, если он в третьем классе уехал с родителями в Бельгию, а вернулся только в этом году?» А она мне: «Вот в третьем классе я его и полюбила». Представляешь? Идиотка.
– Все у тебя психи и идиоты, одна ты хорошая.
– Не знаю, хорошая я или нет, но все вокруг действительно психи ненормальные.
– По-моему, горит, – предположила Лена.
– А Сорокин мне сказал: «Исполнится восемнадцать лет – поженимся». Я с его родителями буду жить.
– У его мамаши шапочка из перьев. А папаша – вообще мордоворот, – прокомментировала Лена.
– Откуда ты знаешь?
– На классном собрании видела. Лысый. Нос, как клубника. Сорок лет, а выглядит на шестьдесят. Вон наш папочка – как мальчик.
– Ответственная работа делает ответственную внешность, – защищает Наташа своего будущего свекра.
Появляется Алексей:
– По-моему, чем-то пахнет.
– В духовке обед пропадает, – спокойно доложила Наташа.
Алексей отвешивает дочери подзатыльник. Она живо выходит на кухню. Он неодобрительно смотрит ей вслед.
– А я третью главу закончила печатать, – доложила Лена. – С семи утра сижу. Спина затекла.
– Напрасно ты эту главу перепечатала. Шеф сегодня все зарубил.
– Боже мой… Это не кончится никогда. Это какая-то прорва!
– Значит, так… Быстро одевайся и беги в поликлинику. Кабинет 24. На третьем этаже. Возьмешь мой бюллетень. На неделю.
– Ты болен?
– Да. Радикулит. Ни согнуться, ни разогнуться.
– По-моему, ты прекрасно сгибаешься и разгибаешься.
– Некогда. Беги быстрей. А то она уйдет.
– Ничего не понимаю: почему я должна идти к врачу, если ты болен?
– Так надо.
– Дом на мне. Студенты на мне. Твоя диссертация на мне. Так еще и твой радикулит на мне.
– Она сказала: в течение часа, а уже прошло сорок минут. Здесь еще ходу пятнадцать минут.
– Но у меня обед на огне.
– А эта корова на что?
– Это не корова, а девушка.
Лена набрасывает пальто. Уходит.
Появляется Наташа, в халате поверх купальника.
– Что ты получила по истории? – строго спросил Алексей.
– Ничего. Меня не спрашивали.
– А ну покажи дневник.
– Я его в школе забыла.
Алеша находит портфель. Достает оттуда дневник:
– Вот он.
Наташа опускает голову, нервно кусает губы. Рыдает. Входит Лена:
– Ну что, опять гражданская война?
– Заявляю официально: твоя дочь тупица и врунья!
Протягивает Лене дневник с двойкой.
– Что за манера унижать? – заступается Лена.
– Это не унижение, а объективная реальность. Чтобы выучить историю, не надо никаких специальных способностей. Надо только сесть и выучить. И больше ничего. А за вранье я не буду тебя бить. Я буду тебя убивать. Поняла?
Наташа рыдает во всю силу души и тела.
– Алексей… – пытается остановить Лена.
Коржиков всем корпусом оборачивается к жене, совершенно забыв о том, что ему ни согнуться, ни разогнуться.
– Вот к чему приводит твоя демократия! У них практика – ты освобождаешь ее от практики. Все должны таскать в библиотеке книги, а она не должна. Ей тяжело. Отдаешь ей свою дубленку, сама всю зиму ходишь в лыжной куртке. Все – пыль населения, а она звезда в тумане. Подожди, она начнет курить, а ты умиляться и говорить, что это патология одаренности.
– А ты держишь ее под плетью, как раба. Нарабатываешь в ней комплексы неполноценности.
Чувствуя поддержку одной из сторон, Наташа рыдает с упоением.
– Поди к себе в комнату, – распоряжается Лена. – Поди и подумай.
– «Поди и подумай», – передразнивает Алексей. – Английское воспитание. Англичанка. Взять бы сейчас ремень и высечь. Чтобы сесть не могла. Не хочет учиться из любви к знаниям, пусть учится из страха. Но учится! У нее же ни к чему нет никакого интереса. Никого не любит. Ничего не делает. И выражение лица, как у мизантропа.
– Алеша… – тихо, вкрадчиво окликает Лена.
– Ну что «Алеша»?
– Она же в тебя, – тихо, как по секрету, говорит Лена. – Что ты от нее хочешь?
– Я не хочу, чтобы она была в меня. Я себе не нравлюсь. Я себя терпеть не могу. Поразительно. Она взяла все худшее от тебя и все худшее от меня.
– А получилось замечательно.
– Вот и говори с тобой… Зачем тебя врачиха вызывала?
– Да ну ее! И кого набирают? Кого выпускают? Врач, называется…
– А в чем дело?
– Да ну… Идиотка законченная. Представляешь, сказала, что у тебя синдром мамонта и ты должен вымереть. Не умереть, а вымереть.
– А бюллетень дала?
Лена достает и протягивает Алеше синенький листок. Тот разглядывает.
– На две недели! Здорово! Значит, сегодня вечером я выезжаю на объект!
– На какой объект? Куда? – Лена вытаращивает и без того большие глаза.
– Не могу сказать. Это секретно. Военное строительство.
– Ты же штатский.
– Но я строитель.
– Ты же болен. У тебя бюллетень.
– Это не имеет значения: болен, здоров. Приказ есть приказ.
– А почему ты мне ничего раньше не сказал?
– А я раньше и сам не знал.
– Я дам тебе с собой копченую колбасу и консервы.
Лена лезет на антресоли. Достает чемодан.
На пол падает пыльный Дед Мороз.Алексей лежал на Нинкином диване и смотрел в потолок.
– Хочешь есть? – спросила Нинка.
– Хочу.
– А тебя что, дома не покормили?
– Покормили. Но я опять хочу.
– А что ты ел?
– Борщ, жаркое и компот.
– Вегетарианский? – уточнила Нинка.
– Компот – вегетарианский. А борщ – мясной.
– Почему же ты голодный?
– А тебе что, жалко?
– Мне не жалко, но странно… Ты ешь один раз в день: с утра до вечера. И все равно худой. Куда это все девается? Как в дырявый мешок.
– Странно, – проговорил Алексей. – Почему она так сказала?
– Кто? – не поняла Нинка.
– Врач. Она сказала, что я должен вымереть, как мамонт.
– Пошутила, наверное… А может, кадрила. Ты ей понравился.
Нинка принесла из кухни глубокую тарелку спагетти, заправленных сыром и томатным соусом.