Николя снова украдкой взглянул вниз. Герда прижалась к нему и нежно коснулась губами уголка его рта. Нестерпимо захотелось вернуться в свое тело и, наконец, перестать быть лишь сторонним наблюдателем собственной жизни. Но он еще не выполнил свой долг перед пастухом. Нужно поскорее придумать достойное желание.
— О, мне нравится ход твоих мыслей! — неожиданно воскликнул пастух.
Горная вершина уступила место шумному городу с высокими каменными зданиями. Он разительно отличался от скромной и сплошь деревянной Упсалы. Остров подплыл к изящному бело-голубому дворцу с высокими башнями-шпилями, уносившимися прямо в ночное небо. «Авалорский магистериум», — вдруг догадался Николя. Крыша растворилась, и теперь остров проплывал над шикарно меблированными внутренними покоями, пока не остановился над роскошной спальней с громадной кроватью под тяжелым балдахином из золоченой парчи, в которой легко угадывался силуэт спящего мужчины.
— Да, уж это я точно смогу исполнить. И с превеликим удовольствием, — заговорщически подмигнув, старик потер руки.
В распахнутое окно спальни влетела шаровая молния, зависла над кроватью и поразила человека в самое сердце.
«Неужели я этого желал? — удивился Николя. — Я ведь всего лишь хотел попасть домой. Хоть на пару мгновений ощутить запах родной земли».
Картинка исчезла. Остров снова плыл посреди безбрежного океана.
— Поторопись, иначе тень пожрет меня полностью, — напомнил о своей нужде старик. Его тело стало полупрозрачным, мутным. Шепот из почерневшей руки усилился, стал более зловещим.
Николя понимающе кивнул. Пастух сдернул с себя плащ и расстегнул рубашку.
Тень крепилась под его левым соском, как раз там, где билось сердце. Пальцы Николя сами потянулись к ней. Действуя по наитию, он, также как когда-то с Гердой, с помощью телекинеза проник под ребра. Перед мысленным взором предстал антрацитовый спрут, обвивший своими щупальцами ослабевающее с каждым ударом сердце. Николя крепко схватил тварь за спину и, прикладывая всю свою силу, выдернул ее из груди пастуха.
— Благодарю, мой господин, — счастливо улыбнулся старик и растаял в воздухе.
Мерзкая тварь осталась в руке Николя. Она шипела и пыталась дотянуться щупальцами до груди, но едва коснувшись его кожи, закричала от боли и отдернула их в сторону. Охотник брезгливо поморщился и сдавил спрута в кулаке. Тварь рассыпалась прахом под пальцами. Перед глазами все померкло. Ощущение собственного тела камнем навалилось на него. Губ коснулось что-то невероятно нежное, трепетное и сладкое. Не открывая глаз, Николя осторожно поднял руки и обнял нависшую над ним девушку.
— Мастер Николя! — почувствовав его движение, радостно вскричала Герда. — Вы живы! Я так за вас испугалась.
Она разрыдалась пуще прежнего, крепко прижимаясь к нему.
— Оказывается, ты не только трусиха, но еще и плакса, — усмехаясь, он приподнял ее лицо за подбородок, вглядываясь в блестевшие от слез глаза. — Ты же сама сказала, смерти нет. Просто душа отделяется от тела, чтобы переродиться. И те, кого ты любишь, обязательно вернуться к тебе в новой жизни.
Герда громко всхлипнула. Растрогавшись, Николя приподнялся на локтях и, наконец, позволил себе сделать то, о чем он так давно мечтал: накрыл ее губы своими и принялся целовать, просто и легко. И никакие сложности его больше не волновали.
Глава 37. Прощание
Еще несколько дней Николя пришлось отлеживаться в постели. Но теперь он беспрекословно слушал указания целителя и даже позволил Герде ухаживать за собой. Пришлось перетащить в его комнату часть книг из библиотеки, потому что Николя постоянно просил остаться подольше и смотрел при этом с такой надеждой, что отказаться было просто невозможно. Чаще всего он просто молча наблюдал, как она читает, писал отчеты в компанию, а однажды и вовсе попросил Герду попозировать для портрета, чем немало ее смутил. Ну правда же, ее внешность слишком непримечательная, чтобы запечатлевать ее на бумаге. Николя громко расхохотался на это замечание и заставил ее час сидеть смирно, пока он, тщательно выводя каждую черточку, не закончил портрет. На рисунке она получилась лучше, чем в жизни, с мягкими чертами и невероятно выразительными глазами. Лесть Герде никогда не нравилась, но в ответ на критику Николя лишь рассмеялся и обозвал ее глупышкой, а потом долго целовал волосы, лоб, глаза, щеки, нос и губы, попутно рассказывая, какие они красивые. Герда сгорала от смущения все это время. Она никогда не думала, что такие строгие и чопорные люди, как Николя, могут всерьез рассуждать о подобных вещах! И сама была не уверена, что ей так уж сильно это не нравится.
Герда много занималась с Финистом, который словно решил наверстать упущенное время за эти несколько дней: рассказывал и показывал невероятно много, то, о чем до этого молчал или считал необязательным. О ее поцелуе с Николя на горе он ни разу не обмолвился, но Герда все же чувствовала себя обязанной все ему объяснить.
— Только не надо извиняться. Все равно меня в этом деле тебе не перещеголять, — грустно улыбнулся Финист. — В глубине души я всегда знал, что ты предпочтешь его. Особенно после того, как побежала за ним на эту гору, наплевав на опасность. Будь счастлива, если таков твой выбор. Надеюсь, он тебя не разочарует.
— Он мне ничего не обещал, — Герда пожала плечами. Вечная двусмысленность в их отношениях сейчас раздражала как никогда сильно. И все же перспектива серьезного разговора с Николя пугала гораздо больше, чем с Финистом. Вдруг она все неправильно понимает?
— Еще пообещает, — продолжал улыбаться оборотень с несвойственной ему безмятежной светлой грустью. Было видно, с каким трудом даются ему эти слова, но все же он считал нужным их высказать. — В любом случае, если тебе понадобится дружеское плечо, ты всегда знаешь, где меня искать.
Герда обняла его. Он тоже поразительно переменился за последние дни, стал спокойнее, увереннее, словно повзрослел и помудрел в одночасье. Кажется, он действительно научился слушать других и, наконец, стал настоящим лучшим другом, к которому можно было обратиться с любой проблемой и не бояться, что он все усложнит. Даже с Майли, которая после битвы с пастухом приняла его обратно как героя, он вдруг стал гораздо более ласков и внимателен. Та буквально расцвела, а заодно растеряла всю свою заносчивость и сварливость. И просто лучилась от счастья, наслаждаясь его ухаживаниями.
Бюргеры, счастливые, что к ним вернулось их главное сокровище — дети, быстро забыли, что еще пару дней назад кидали в Николя камни и хотели прогнать из города. Они то и дело заглядывали к Охотнику под каким-нибудь пустяковым предлогом и приносили подарки: платки с ручной вышивкой, пироги, деревянную утварь — кто что мог. Николя не знал, как остановить этот бесконечный поток подношений. А в конце недели бургомистр пригласил пригласил Охотника и всех его домочадцев на главную площадь. Перед ратушей уже собралась толпа и все с восхищенным ожиданием взирали на закрытый оленьими шкурами столб. Честь открыть ее предоставлялась Николя. Охотник обескуражено пожал плечами, явно не понимая, к чему все эти церемонии, но обижать бюргеров не стал, спешно стянул шкуры и удивленно вытаращился. На месте столба оказалась статуя из гигантского ясеня, изображавшая опирающегося на меч воина. В его чертах с легкостью можно было угадать самого Охотника.
— Подарок от гильдии резчиков… и от всей Упсалы. Чтобы мы больше не забывали, кто наш истинный герой и покровитель, — усмехаясь, Гарольд похлопал его по плечу.
— Это уж слишком. Я ведь не бог какой-нибудь, — мрачно зашептал на ухо бургомистру Николя, а сам помахал рукой собравшимся чествовать его бюргерам.
— Ты намного лучше, мой мальчик. Боги далекие, обидчивые и безразличные, а ты близкий, живой и никогда никого не бросаешь в беде, — рассмеялся бургомистр. — За нашего доблестного Охотника! Пусть его дни будут длинными, а жизнь сладкая, как мед!
Под одобрительный гомон горожан Гарольд окропил статую пенным элем, давая команду к началу празднества.
Пастыря прогнали. Бургомистру на силу удалось удержать разбушевавшуюся толпу, которая хотела побить пособника злодея камнями. Впрочем, все обошлось. Дети вернулись живые и здоровые, крысы ушли, а празднество удалось на славу. Поля засеяли вовремя, и ждали богатого урожая осенью. Жизнь постепенно возвращалась в проторенную колею.