Далее адепт Движения следует на кухню, либо же иное помещение, приравненное к или заменяющее. Долго изучает содержимое холодильника, хотя изучать там, как правило, решительно нечего. Со вздохом и грохотом ставит сковородку на огонь, жарит пару яиц (но не до состояния солдатской подошвы, как это любит брат Ибрагим – Прим.авт.), съедает, тщательно обтерев остатки краюхой хлеба. Пьет кофей. Тут-то и подступает к нему – Искушение…
«Ляг, полежи, отдохни денек, – коварно нашептывает оно, – Сходи в киоск за газеткой, почитай не торопясь, разгадай кроссворд, телик посмотри. Поживи хоть один день как нормальный человек, сбрось напряжения мышечное и нервное, подвиги-то никуда не денутся, ты и вона сколько уже наворотил… все равно же земля круглая, а жизнь впереди – вечная…»
Но решительно ставит железную кружку на стол. Шумно втягивает носом воздух. Вытирает руки о новые тренировочные штаны. И мысль, мысль, всего одна, но зато самая верная, захватывает все его существо: «Пора, брат! Что бы такого еще сотворить сегодня во имя и благо счастья отдельно взятого человечества?! Я готов!..»
– Ты готов или нет? – переспросил Мефодий, наконец-то зашнуровавшись и вытряхивая какой-то рюкзак. – А то Ибрагимушка и впрямь кеды в угол с голодухи задвинет! Задвинет, но все равно не пошевелится!
– Я готов.
И мы спустились вниз.
Город… я узнал его сразу! Хотя нет. Ничего, ничего похожего на сны, ни единой картинки… Времена переплелись и остановились. Хотя так бывает, и в первый раз все кажется совсем иначе, чем потом… Тарахтящий трактор, грузовик с болтающимся сзади ведром, отчаянно звенящим на каждой выбоине так называемой «дороги», аборигены, неспешно и гордо плывущие по своим делам, шелест молодой листвы… и все-таки – это был он. Единственный на всей Земле…
Крохотный магазинчик при пекарне, вдвоем уже не развернуться толком.
– Доброго здоровьичка, теть Маш! – восклицает Мефодий.
– Твоими молитвами, Мефодьюшка, – ответствует та и выставляет на стол лоток с буханками, и прямо жар идет от них, и сводящий с ума запах, и кажется, что если пальцем надавить – легко продавишь до самого стола.
– Тччч! – говорит Мефодий, – Аккуратнее! И вправду очень горячий.
И осторожно перекладываем в рюкзак, и тепло по спине, даже сквозь рубашку.
И опять – Город…
Май
(Из письма Прохору Шакьямуни)
«Любезный мой Прохор, здравствуй!
Нынче у нас практически лето. Даже и не верится, что всего месяц назад этим же самым числом топтал еще смерзшийся пополам с грязью снег… и вот так: из мороза непосредственно в жару. Странно, конечно – но весна в ее климатическом смысле теперь отсутствует напрочь. И сразу – обострение, и уже хочется немедля под ветерок… и утренний кофей стынет невероятно долго. А когда холодно – наоборот, остывает сразу, не успеваешь даже согреться толком. Парадокс практически! Хотя что – зима, да, немного прохладно, ветрено и сыро, но и только. Ты же сам всегда говорил – одевайся теплее, и всех делов. Как всегда верно, еще бы дети не болели, и машину примерно со второй половины третьего месяца надоедает чистить. И Орион хранит нас с октября по апрель, стоит лишь слегка задрать голову и немного оторваться от реальности и суеты…
В этот сезон не получится поехать, скорее-то всего – семья, работа, то, се. Тянет, конечно – но пока не настолько. А главное… это странное чувство… я писал уже, и напишу еще, наверное, тысячу раз – странное, очень странное. Прав брат Мефодий со своею выдуманной «этнологией», и, как всегда он любил изящно выражаться – «вырванные из привычного социо-культурного контекста…» Все ерунда, чистая игра воспаленного разума – кроме одного. Эти места пусты без нас. Как пространство, из которого выдернули время, и осталась лишь холодная система координат. И мы – пусты без них… да, банально, но пусть так – как тело, из которого вынули душу.
Странное, странное чувство. Я – БЫЛ – ТАМ, и еще, если милостиво Проведение – непременно буду… но смотришь – и не видишь, ищешь – и не находишь, хотя точно знаешь, что именно тебе нужно, и пытаешься почувствовать – но не чувствуешь ровным счетом ничего. И встречаешь на улице, но не успеваешь догнать, хлопнуть по плечу и окликнуть по имени – как исчезает, не оставляя даже тени после себя. И все равно…
Вечер опускается на Город… зной отступает. И возвращается братия, как водится, усталая, но довольная. И ты говоришь – «Ну что, пора… идешь?» И я спрашиваю – «Куда? Ну, так-то – идем, конечно!» И ты отвечаешь, загадочно улыбаясь:
– Ты все увидишь сам…