И Мефодий Галлахер, скрестив под собою ноги, как всегда, сосредоточенно пересчитывает наличность, и брат его Ибрагим, преодолевая леность и кряхтя, подымается. И я спрашиваю:
– А успеем?
– Здесь Север. Летом здесь – некуда торопиться…
И мы спускаемся на улицу, и бредем неспешно, и брат Мефодий исчезает, затем возникает с блаженной улыбкой предвкушения… и я пытаюсь угадать, какое у него сегодня настроение. Да, так и есть – поровну. Знаменитая его куртка, в которую без особых усилий и лишнего звона вмещается четыре бутылки вермута «красного крепкого» либо «крепкого красного», да, сегодня пополам, и он подмигивает мне.
И уже – самое подножие Пророческого Холма. Первые впечатления – самые верные и самые яркие, но здесь – ровно наоборот: чем дольше смотришь, тем больше видишь, и тем яснее понимаешь, хотя и все менее можешь осознать, что же именно.
И поднимаешься шаг за шагом, и примятая трава пружинит под ногами, и Холм – будто бы дышит вместе с тобой…
И уже – на самой вершине, и вдруг стихает грохот дискотеки аборигенов, хотя ты и понимаешь, что грохочет все так же, просто это ты сам теперь – слышишь совсем другое… и каждый выбирает себе место, кто-то один, кто-то рядом.
Озеро успокаивается. С утра еще гулял ветер, и даже вспыхивали то там, то сям белые барашки, но теперь – тоже тихо. И светло – все еще как днем. Это Север.
И солнце, солнце плывет почти горизонтально, словно бы раздумывая, садиться ему сегодня, или нет, и пусть этот вечер продолжается вечно. И Мефодий в волнении вырывает пробку, и прикасается первым, и молча передает дальше.
И солнце, солнце! И даже начинаешь веришь в то, что оно на самом деле почти такое же большое, как и наша Земля…
И – краски. Тысячи небесных цветов, от инфра до ультра, потом миллионы, а потом – бесконечное множество, сперва счетное, затем иррациональное и трансцендентное, безумный спектр, время останавливается, иначе мы просто не успеем, но мы видим их все, один за одним. И все-таки – все ниже и ниже, и касается наконец горизонта, будто осторожно пробует его на ощупь, и Озеро принимает его, и святая вода его будто вспыхивает от невероятного жара. И каждый – видит свое, и о чем-то своем думает, но словно бы и все вместе, и об одном и том же.
И – короткий миг отражения, когда сравниваются верх и низ, прошлое и будущее, сон и явь, совершенное и совершённое, то, что было всегда, и то, чего уже никогда не будет. И мы сидим, не в силах оторваться, и все такое прочее, и вот уже, наконец-то, постепенно темнеет, совсем ненадолго. Это – Север. Летней ночью здесь некуда торопиться.
Я не знаю, зачем я пишу все это, ты же знаешь все гораздо лучше меня – но я все равно скажу тебе: отныне не случилось такого дня, чтобы Я – БЫЛ – ТАМ – и не увидел заката с Пророческого Холма…
Ну вот такие дела, Прохор, если коротко. Май. Практически – лето. Месяц, когда оно бывает одновременно уже так далеко – и уже так близко.
Остаюсь вечно твой…»
…Минуло несколько недель и дней. Я уже вполне втянулся в повседневную жизнь Ордена, хотя язык и не повернется назвать ее «будничной». Мефодий Галлахер, свесив ноги с крыльца, рассказывал:
–…В первый мой сезон здесь – вообще режим был оптимального благоприятствования. Идеальный тайм-менеджмент, можно сказать. С утра – битвы, сражения, восстановление разрушенной материально-технической базы и создание новой, ну и вообще – все мероприятия, направленные вовне, так сказать, на счастье и прогресс всего отдельно взятого человечества. Потом обед, потом с четырех до семи – у кого сиеста, у кого просто послеобеденная дрема. А в семь вечера просыпаешься – и уже личная жизнь. Внутрь себя, так сказать. Самосовершенствование, поиск истины, расшифровка пророчеств, видений и сигналов свыше, ну и так далее и все такое прочее. К четырем опять же укладываются уже все, даже самые стойкие…
– А ужин? – спросил я.
– Чего? – расхохотался Мефодий, – Здесь, брат – выездная модель поведения. Здесь кушают два раза в день, и то в лучшем случае! В тот же год, опять же… выдали нам по линии гуманитарной помощи тушенку американскую. Вот такое ощущение – что еще с лендлизовских времен осталась. Как будто по молекулам и волокнам распылили несчастную скотинку, а потом обратно спрессовали, и еще в соусе каком-то оранжевом… уж на что Прохор железный человек, а и тот поначалу нос воротил. А потом, когда в августе, уже ближе к Восходу, поприжало маленько в этом плане – так сметали всю, и еще долго бродили потом, искали, не завалилось ли где часом пары баночек… Да, ну и утром опять же в семь – подъем, и все молодцы, и снова за подвиги и свершения… Нынче-то, конечно, здоровье-то уже не то (вздыхал подтянутый и перманентно пребывающий на пике спортивной формы старший из Галлахеров), но что поделать – период угасания и полураспада. И все равно…