А, значит, управлять им можно как самим собой. Беспамятным даже лучше. Нет барьера сопротивления.
— Ишмаа гоэннин…
Жилки отозвались на зов.
Серо-красно-белые. Таз. Позвоночник. Плечи. Ноги Майтуса. Руки Майтуса. Как кукловод я держал их за невидимые кровяные ниточки. Жилки ветвились, расцвечивая чужое тело.
Чуть-чуть напряжения. Тронуть здесь…
У кровника дрогнуло колено. Очень осторожно распрямилась нога. Работаем!
Мгновение — и ведомый мной Майтус подался вперед, уперся ладонью, перемещая вес. Голова висела, мотаясь подбородком по груди. Болтался белый язык платка.
Вверх!
Я, выдохнув, напряг ниточки на бедрах и ягодицах. Майтус встал. Качнулся. Нетвердо ступил. И еще. И еще. Не запнуться! Левой, правой.
Я заставил кровника кое-как пересечь нумер и с трудом повалил его в кресло у самой двери. Отпущенный второпях, он скособочился. Уткнул лицо в спинку. Задышал с прихрапом.
Я, встав, выдернул платок. Расправил рукав.
Спи, Майтус, спи. Все-таки давно не практиковал. Неожиданно тяжело было с тобой работать. Словно на себе тащил. Спи.
Покрутив затекшей шеей, я подхватил миску с остывшим картофелем и перебрался за бюро. Принесенный кровником огарок погас и растекся лужицей по плошке. Толстой нумерной свечи оставалась еще половина.
Итак, убийцы…
Я глянул на Майтуса, пожевал перо.
Сбил он меня. Что там на листе? Виноградины, жухлый лист, палочки счетом пять…
Я капнул чернил на палец, растер. Чернота размазалась, будто кровь. Кровь…
Интересно, «пустая» кровь Лобацкого, она чья?
В смысле, не мог кто-то, как я — Майтусом, также управлять казначеем? В сущности, если находиться в пределах прямой видимости…
Нет, качнул головой я.
Я всех в зале видел кровью. «Пустая» была только у Лобацкого. Может, кто-то управлял с улицы, через прорезь между шторами?
Ерунда полная.
Откуда же такая кровь? Чья она? Может, это какая-то зараза? И одни ли высокие фамилии находятся в опасности?
Я похолодел.
Поднять статистику по убийствам в империи за полгода? Хотя бы в центральной части, образуемой треугольником Ганаван — Брокбард — Леверн…
А что искать? Необъяснимые убийства, когда близкий человек жертвы… Нет, это было бы замечено, это непременно просочилось бы в газеты. Но о «пустой» крови я пока ничего не читал, и разговоров не слышал.
Ох, надо, надо в морг.
Там все ответы. Или, по крайней мере, хоть какие-то.
С другой стороны… Я заключил пять палочек, обозначающих убийц, в круг. С другой стороны, если убийцыимеют общего заказчика или руководителя…
Вот был же простой казначей Лобацкий, ходил на службу, может быть, посещал театры, в ресторан ходил обедать. Когда он превратился в одержимого? С чего?
Неизвестно, что сделало его таким, но обязательно…
Я вновь накинул на себя мундир. То ли ночной холод просочился от окна, то ли чересчур много сил потратил на Майтуса. Познабливало.
Тот же Синицкий, подумал я.
Он же все время был на виду. Все же лейб-гвардейский полк. Большее время офицеры на плацу, в охране или при казармах. Чтобы никто не учуял изменений, это надо постараться. Тем более, фамилии там не низкой крови, кто-нибудь обязательно бы обратил внимание.
Можно, конечно, ходить «закрытым», казначея я вот тоже не сразу увидел, какой он, но сама закрытость уже подозрительна. Да и долго ее держать…
Я поморщился. Много допущений. Мало фактов.
Но, конечно, как раз то, что о «пустой» крови даже слухов нет, говорит о редкости ее проявления. Со статистикой по убийствам я погорячился…
Скорее всего, кровь необходима только для устранения великих фамилий, более того, лишь определенных ее обладателей.
А не состояли ли таким образом Штольц, Иващин и Поляков в заговоре? Против кого? Против государя-императора, конечно. Больше-то…
Я нарисовал зубчатую корону.
А их убийства — это что, контрзаговор? Игра на опережение? Тогда мне ничего найти просто не дадут. И отец, получается, тоже замешан…
Зачем же его сына назначать на следствие?
Да нет, я повел плечами, какой бред!
Я смотрел в глаза государя. Не было в них страха заговора или разоблачения. Другой был страх. Страх неизвестности.
Что-то я упустил…
Грубо: копать нужно с двух сторон. Со стороны великих фамилий — связи и причины, были ли угрозы, были ли странности в поведении перед смертью, в конце концов, что общее было и есть между убитыми. И, кстати, еще не убитыми. И мной.
Это вопрос. Это надо обдумать.
А со стороны убийц — как можно четче выявить дату превращения, от даты плясать по контактам, по близким, по знакомым, кто заходил и когда. Потому что не верится мне что-то в спонтанный характер убийств, видится стоящая за ними злая воля, а, значит, и «пустая» кровь — продукт, скорее, рукотворный.
Кто-то, возможно, проворачивал с убийцами что-то вроде обряда посвящения в кровники. А там уже…
Интересная все же кровь. Низкая — серая. Животная — слабо-коричневая. А здесь… По медицинским учреждениям расспросить бы, не встречал ли кто чего-то подобного. Это, впрочем, для Сагадеева, если он сам уже не сообразил.
Я посмотрел на лист — исчеркано, зарисовано, улитки ползут — и смял его. Поднес к свече.
Бумага занялась неохотно, огонь облизал уголок, потом закрепился на нем и пополз к пальцам.
В пепельницу!
В просвет между шторами поплескивал слабенький, предутренний свет. В кресле завозился Майтус, подобрал ноги, демострируя мне грязные голые пятки.
А если, наоборот, заговорщики убирают тех, кто может их раскрыть? Или тех, кто что-то знает? Может, в моем случае, целью Лобацкого был вовсе не я, а дядя?
Дядя, в силу своей деятельной натуры, вполне мог знать всех убитых, Меровио и Полякова-Имре он знал точно, поскольку, помню, брался их мирить.
Хорошо, это тоже отметим на будущее.
Я потянулся, миска из-под руки со звоном брякнулась на пол. Мелкая желтая картофелина откатилась под бюро.
Вздрогнул, всхрапнул Майтус.
— Господин, — он завозился в кресле, пытаясь встать.
— Лежи-лежи, — успокоил я его. — Все в порядке.
Кровник нашел меня глазами. Лицо его сделалось обеспокоенным.
— Мне нельзя вас оставлять. Я уже один раз оставил…
— Вот я, живой, рядом, — сказал я.
Он обмяк. Двинул усами.
— Вы узнали, что хотели, господин?
Я кивнул.
— Узнал, Майтус, узнал.
— А то я такой… — он тяжело повел головой. — Мне бы встать…
— Ты еще полежи чуть-чуть. Минут пять-десять. Сам почувствуешь, что можно.
— Хорошо, — сказал Майтус, вздохнув.
Я распахнул шторы.
Над домом напротив потихоньку вставал призрак зари. Газовый фонарь погас.
В пепельнице кучкой застыл пепел.
Глава 5
Через полчаса Майтус оклемался совсем и я услал его за горячей водой на ресторанную кухню. Вернулся он с парящим кувшином и с тазом под мышкой.
Я скинул сорочку и под возгласы и приговоры льющего воду кровника вымылся над тазом до пояса. Растерся. Расчесал волосы.
Нумер напрочь пропах земляничным мылом.
Вместе мы спустились в ресторан, я заказал завтрак, мельком отметив, что в зале ничего не выдает позавчерашнего происшествия.
Те же скатерти, те же лампы с колпаками.
Только разбитую моим первым — навылет — выстрелом литографию заменили. Была охота на кабана, стала горская крепость на перевале.
На кухне уже дым стоял коромыслом.
Варили, жарили, пекли. Клокотала вода в котлах. Сыпал искрами открытый огонь. Призраками виделись в пару повара.
За выгородкой за длинным дощатым столом ела прислуга. Официанты. Горничные. Носильщики и швейцары. Все низкой крови. Лишь у одного — вплетались в серое бледно-зеленые тона одной из Брокбардских фамилий.
Давешнего моего официанта среди них не было.
Спросив позволения у главного повара, необъятно толстого, ловко нарезающего на доске латук, мы прошли кухню насквозь (Майтус вернул кувшин) и у дохнувшего холодом ледника выбрались на задний двор гостиницы.
На крыльце сидел бородатый дворник в картузе набекрень и дымил папироской.