Ебет Рамси тоже сильными, рваными рывками, новой жгущей болью вбивая член и обтираясь волосатыми грудью и животом, как будто хочет стереть им обоим кожу в кровь, пока та не сойдет мокрыми лоскутами. Русе нравится направление этой мысли. Рамси нравится, как отец слегка прогибает поясницу при каждом толчке.
Холодная вода заливает Рамси спину; он чувствует, как запах пота от мокрых подмышек становится еще приторнее и острее, и быстро шлепается бедрами о маленький крепкий зад. Русе узкий и теплый внутри, нещадно тесно охватывает собой член, жестко и даже больно зажимая его у самого лобка. И Рамси непросто вбиваться в отца: будто каждый раз сызнова насильно вскрывать тугую невинность, будто острым ножом вдоль по члену от тесноты, будто задержишься внутри – и останешься накрепко сцепленным, как собачьим замком. Но Рамси хочет внутрь, обтираясь волосатыми бедрами и лобком до красноты на отцовских ягодицах. Рамси меняет ритм, то почти вытаскивая – он бы хотел видеть, как одна головка осталась внутри, и, задрав шкурку, потереться ей туда-сюда о туго стянутый вход – и глубоким движением обратно внутрь – липко шлепнувшись яйцами о яйца, натянув кожу между ягодиц, с узкой дорожкой черно-седых волос, обвивающих его воткнутый на полную хер – то крепче зажимая колючий лобок и просто натирая членом гладкое, липкое нутро, чувствуя, как то пульсирует и наливается кровью. Русе шипит, едва заметно поддавая бедрами сыну навстречу, и Рамси не испытывает к нему жалости, низко и довольно взрыкивая. Это больно им обоим, но они согласны на эту боль. Взбитый членом Рамси в пену шампунь липко хлюпает в шуме воды. Для того, чтобы это все стало так просто, им тоже пришлось кое-что сделать.
Русе любил сапоги. Это был его простой, даже скучный фетиш, этакое баловство по выходным для офисных клерков. Еще он любил, когда сапоги были грязными, чтобы они оставляли отваливающиеся темные комья на светлом ковре. Вонючке придется не меньше дня чистить этот ковер, когда Рамси выпустит его из подвала. Не сегодня.
Диван был кожаный, скрипучий, Русе уперся в сиденье пяткой и откинулся назад. Не считая сапог, он был обнажен, и Рамси мог видеть вокруг его бледных, твердых от холода сосков темные синяки от гирудотерапии. Они мелкими пятнами шли от груди вниз по животу, к лобку, где в обрамлении длинных черных и седых волосков лежал мягкий, маленький член. Еще пара синяков отливала темнотой у открытых подмышек, из которых тоже негусто торчали волосы. Русе был спокоен, резкий дневной свет не выделял на его лице ни одной морщины, только заостряя черты и углубляя тени на мелких кожных складках на животе.
Рамси смирно сидел перед отцом, раздвинув колени, упираясь ягодицами в ледяные ступни; его прыщавые плечи покрывали мурашки, член слегка приподнялся между толстых бедер, а по шее, прижав волосы, бежала крепкая цепь собачьей удавки.
– Ты должен быть сдержаннее, – тихо и спокойно начал Русе, первым витком наматывая цепь на ладонь, но пока не натягивая.
– Да, – но Рамси кивнул слишком легко, и Русе сразу осадил его:
– Ш-ш. Ты можешь быть сдержаннее, но не хочешь. А я не смогу всегда контролировать тебя, – он помолчал, и второй виток лег вокруг ладони. Рамси невольно качнулся вперед, когда удавка чуток натянулась, но послушно застыл так, слегка приподняв зад. – Тебе неудобно? – равнодушно спросил Русе.
– Нет, – Рамси уверенно качнул головой. Его голос был сухим.
– Если тебе неудобно, холодно или страшно, ты можешь сказать мне, – без всякой заботы отметил Русе.
Рамси промолчал. Ему определенно не было страшно. Было немного холодно, но не настолько, чтобы обращать на это внимание. А неудобно еще не стало. Но если бы и стало, он бы все равно не сказал об этом отцу.
– Хорошо, – согласился с его молчанием Русе. – Я слышал, что ты сделал с Сарой.
Рамси недовольно дернул бровью. Он не думал, что отец собирался говорить о Саре сейчас.
До того, как оказаться в руках Рамси, Сара была упрямой щекастой девахой. После она осталась сильной и почти не изуродованной – не считая вытянутых ногтей и множества длинных шрамов от снятых лоскутами кожи: Рамси учился обходиться минимальными повреждениями, – но ее глаза стали мертвыми. Она закончила свою программу и должна была быть безболезненно убита, как остальные, как две Джейн, как Мод, как Хелисента и Кира. На последнем сеансе Рамси запер двери в свою лабораторию и освежевал ее заживо.
– Я понимаю, почему ты захотел сделать это с ней, – продолжил Русе, – и не осуждаю тебя. Но ты должен быть умнее.
– Ты хотел сказать: осторожней, – без выражения отметил Рамси, но жилка на его шее разок дернулась.
– Я сказал то, что хотел сказать, – спокойно отрезал Русе. – Ты не должен позволять себе любую блажь, что придет в голову. У тебя и так почти полный карт-бланш на распоряжение своими объектами. Но тебе этого мало, ты хочешь еще и свежевать людей наживую. Ты знаешь, что я делаю, когда испытываю такое желание?
– Надеваешь мне на шею собачью удавку? – ядовито спросил Рамси, и его щеки даже покраснели от злости. Русе сжал губы, и Рамси опять качнулся – новым витком цепи. У него начали дрожать бедра.
– Я еду на охоту и там стреляю оленя. Не насмерть, конечно. После я выслеживаю его по крови, пока он не обессилит, обездвиживаю и снимаю шкуру сантиметр за сантиметром, пока его сердце не разорвется. Как ты видишь, я сдерживаю себя, Рамси, и не привлекаю лишнее внимание. Что тебе мешает поступать так же?
– Я уже говорил это раз сто, но для тебя повторю еще раз, – Рамси контролировал глубокое дыхание. – Я занимаюсь не ебаными оленями, а моими девочками. И я всегда отдаю их на усыпление, но хера с этого толку. Зима убивает медленно, и я каждый ебаный раз пишу прошение ввести медленное убийство в программу. Меня уже доебали эти прошения. Почему я должен просить о том, что, и так ясно, давно стоит сделать? Я могу это сделать, и я сделал. Потому что когда наступит Зима, когда Иные будут потрошить наших солдат и вырывать им руки и ноги, они должны будут выполнять приказы, пока не сдохнут. До последнего, мать его, удара сердца. И мне нужно было знать, готова ли к этому Сара. Я срезал с нее кожу, как ты с твоего сраного оленя, часть за частью, только знаешь, что? Она ни разу не рыпнулась и не крикнула. А когда я спрашивал ее, продолжать ли мне, она говорила только одно слово: да, – Рамси посмотрел на отца цепко и зло. – Я снял с нее кожу с ее согласия, и она ни разу не попросила меня остановиться, пока не умерла. И это, оказывается, не результат, – Рамси закончил, шумно выдохнув.