— Здравствуйте, господа! — говорит он. У порога очищает снег с постол и чуть-чуть отряхивает шубу. Потом садится в углу на скамейке и греет руки у печки.
— На дворе не мог отряхнуться! — сердито ворчит помощник писаря.
— Тряси не тряси, что толку, ежели в этакую погоду семь верст отмахаешь… Ты, Подниек, мог бы хоть чуточку народ пожалеть.
— Как же. А меня кто пожалеет?
— В такую собачью вьюгу! У кого сапоги, тому еще ничего. А в постолах насквозь пробирает. И хоть бы было зачем. Чего такого объявлять будете? Никак опять новые налоги?
Помощник писаря усмехается.
— Нет. Пожизненную пенсию тебе назначат.
Спрогис сердится.
— Не надо мне вашей пенсии. Была бы только справедливость. Мне вот пятьдесят семь лет. Ревматизм ноги сводит. А за что я подушные должен платить? Разве это справедливо? Помощь от волости мне бы давно следовало получать.
— Лучше б скрутило тебе ревматизмом язык. Вот это — да! — Зетыня смеется.
Входит усадьбовладелец Граузис с двумя работниками. Все трое молодые, здоровые, лица от ветра разрумянились. Они здороваются и отряхивают о колени заячьи треухи.
— Самые дальние всегда приходят первыми, — смеется Граузис. — А для господина Скалдера еще только сани выволокли из сарая. Микель, садись сюда, к печке. Теплее будет.
— На санях оленья шкура. Чего ему не ездить… — Микелис садится на скамью рядом с хозяином. Вынимает коробку папирос и предлагает всем. Протягивает и Подниеку, но тот качает головой.
— Сколько ж вышло на душу? — спрашивает работник Граузиса Андрей.
— По четвертной выйдет, — отвечает Рудзит, не поднимая головы от бумаг.
— Ха-ха-ха… — смеется Граузис, сжимая папиросу меж пальцев. — Только и всего? За обстрел поезда вышло по пять сорок на голову. Чего же матросы такие дорогие?
— Обождите. Писарь вам объявит, по скольку, — говорит Рудзит.
— Чего им не смеяться, — ворчит Спрогис. — У них сапоги на ногах. Какой бы сугроб ни был…
Входят Дзерве и еще двое. А через минуту еще несколько человек. Комната наполняется запахом табака и талого снега.
— Хотел бы я знать, куда наши деньги деваются? — интересуется Андрей. — Все платим, платим, а денег не видать.
— Спроси как-нибудь у князя, он скажет, — огрызается Подниек.
— Верно, это непорядок, — поддерживает Граудис своего работника. — Я так думаю: что волость вносит, то в волости и должно остаться. Иначе непорядок…
— Тогда валяй со своим порядком прямо в имение, — советует Рудзит.
— А ты знай пиши! — обрывает его арендатор Мартинсон. Он волостной выборный, поэтому чувствует себя здесь как дома. Помимо того, он всех писарей и учителей считает жуликами и презирает. — Что приказывают, то и пиши. Нечего тебе мешаться в разговор.
— А тебе здесь не сход выборных, — не унимается Рудзит.
Теперь уже идут один за другим. Каждую минуту раскрывается дверь, и всякий раз клубящимся облаком в нее врывается холодный воздух.
— Неужто лесных братьев не всех еще изловили? — сокрушается бывший жилец Гайленов Скудра. Он теперь перебрался в Линтыни. Ему кое-что перепало из хозяйского добра, поэтому он особенно заинтересован, чтобы изловили всех лесных братьев.
— Изловишь их! — сплевывает где-то сзади второй работник Граузиса, Микель. — Кто же теперь станет их ловить? Матросы живут себе в имении. У жителей оружие отобрано. — Он никак не может забыть, что им всем троим пришлось отдать новенькие, невесть каким путем приобретенные, охотничьи ружья. — Нынче зайцы средь бела дня приходят в сад, и ничего ты с ними не поделаешь.
— Мартынь Робежниек тоже еще здесь, — говорит льномяльщик Шнейдер. Топчась, он выщипывает сосульки из бороды.
Весть эта многих интересует.
— Вот как! Ты наверняка знаешь? И не сообщил никому? В имение ты заявлял?
Шнейдер смекает, что сболтнул лишнее, — еще, пожалуй, можно совсем влипнуть.
— Что я знаю. Откуда мне знать? Тоже скажут. Я только слушаю, что другие говорят.
— Какие там другие? — кричат ему. — Ты не виляй! Говори прямо. Тут никто, кроме тебя, об этом ничего не говорил.
— Как же так! — возмущается Шнейдер. — Вчера вечером иду это я из Земдегов. Закончил там… Только успел взобраться на горку, за Скалдерами, едет мне навстречу с дровами Андрей Граузис…
— Андрея ты оставь в покое, — отзывается тот из своего угла. — Я тебя не видал и не говорил с тобой. Люди! — кричит он, видя, что Шнейдер собирается возражать. — Будьте свидетелями: он ведь сказал, будто сам видел.