Чем все кончится? Куда заведет ее жизнь? Есть ли какой-нибудь путь и для нее?.. Когда говорит Анна, Альме кажется, что есть… что многое еще впереди — и она будто еще и жить не начинала. Но стоит остаться одной, как ей сразу же начинает казаться, будто ее нарочно успокаивают, чтобы она не оглядывалась назад, где все гадко, растоптано, замызгано. И тогда боль, сомнения и отчаяние сдавливают душу…
Какой-то шум на дворе заставляет Альму подойти к окну. Смотрит, прижавшись лбом к косяку, и сперва ничего не понимает. На дворе сани из озолского имения и в них два матроса с винтовками. Но открывается дверь и входит барон, с поднятым воротником, весь в снегу.
Теперь она догадывается, вспоминает все, что позабыла, предавшись терзаниям. И понимает, что погибла. Ледяная струя окатывает все тело, а рот мгновенно пересыхает, словно от сильного внутреннего жара. Забыто прошлое со всеми мучениями. Пережитое кажется таким ничтожным перед надвигающимся ужасом и несчастьями. Инстинкт молодой жизни, словно пойманная в силок птица, мечется из стороны в сторону.
Слегка подрагивает хлыст в опущенной руке барона. Он молчит, разглядывая свою жертву. В глазах его едва сдерживаемая злость и презрение смешиваются с нескрываемым злорадством при виде ее испуга. Ну, теперь уж она никуда не уйдет…
— Благодарю вас, барышня, за тот один прелестный момент вчера… — Барон насмешливо отвешивает поклон. — Очень хорошо, что ты держишь слово. Такой услуги я не забываю — никогда. Понимаешь? Никогда!..
Его напускная, издевательская любезность терзает Альму больше угроз и брани. Она догадывается, что должно вскоре последовать. Съежилась, как от ударов.
Барон вдруг начинает истошно кричать, и лицо его то багровеет, то синеет. Ругает ее самыми мерзкими словами и, топая ногами, размахивает хлыстом. Называет ее шлюхой, бунтаркой — опрокидывает на ее голову, как из ушата, все самое грязное, циничное. И сквозь всю эту истошную ругань слышится одно — жалоба на нечто ужасное, рассказ о каких-то переживаниях, которых он никогда не забудет и которые требуют отмщения. Альма не все понимает, однако чувствует, что ей придется ответить за все. Дрожит от жара и озноба, волнами пробегающих по телу.
— Простите, господин барон… — лепечет она, присев на кровать и, как школьница, спрятав лицо в передник. — Я больше не буду так делать
Кажется, детская наивность действует на барона. Глаза его загораются еще яростней, а рот ехидно ухмыляется в предчувствии чего-то приятного.
— Верно! Больше ты не будешь так делать! Но ты сделаешь кое-что другое. Гуляньям с лесными братьями — конец… Одевайся!
— Смилуйтесь, чего вы хотите?
— Скоро увидишь. В подвале имения теперь просторно. Посидишь неделю, другую — пока не переловят всех твоих кавалеров. Тогда посмотрим… Надевай шубу.
Со стоном она вся сжимается в комок.
Но тут хлыст свистит в воздухе. Два раза больно врезается в покрытое тонкой блузкой плечо, в спину. Альма с криком вскакивает. Пошатываясь, мечась, она ищет полушубок и шаль. Плечо и спину жжет огнем. «Трусиха… трусиха!» — проносится у нее в голове. А ноги подкашиваются от ужаса перед тем, что ее еще ждет.
Барон, немного успокоившись, закуривает.
— Где твой кавалер Робежниек?
— Я не знаю, — еле слышно произносит она.
— А-а, ты не знаешь. Скоро узнаешь… Готова? Vorwärts![26]
Гонит ее во двор и толкает к саням. Она садится боком, свесив ноги; барон с одним из матросов — на сиденье, лицом к ней. Второй на передке за кучера. Так они выезжают на большак.
Альме сидеть очень неудобно. Не на что опереться спиной, и она вся сгорбилась. Твердые каблуки барона больно вдавливаются ей в тело, но она сжимает зубы и терпит. Предвидит, что придется вынести еще большее, гораздо большее. Убитая, растерянная, она отупела от муки.
Сворачивают к озолскому имению. Но ей безразлично. Она не в силах ни думать, ни рассуждать. Горькие и гнетущие предчувствия сдавили душу. Мелкой дрожью пронизывает все тело. И барон, наверно, замечает все… Он посмеивается, угощая папиросами матросов.
В озолское имение приезжают вечером. Сквозь голые вязы и каштаны, будто привидение, маячит обгоревший замок с черными проемами окон и провалившейся в одном конце крышей. Но в другом крыле, на верхнем этаже, виден свет. Плохо горят эти старые рыцарские замки с заплесневелыми стенами и толстыми дубовыми полами.
Альма не понимает, что с ней творится. Вот она поднимается по цементной лестнице, шагает по гулким, закопченным коридорам, где на стенах против выбитых окон кое-где фантастически мелькает в сумерках какая-нибудь намалеванная гирлянда роз или выглянет из тьмы наполовину покрытый сажей, закованный в латы грозный рыцарь с пышными перьями на шляпе.