— Законы вам нужны! — восклицает Скалдер.
— Лучше и не проси! — снова вмешивается Зетыня. — Он ничего не может сделать и никуда не пойдет.
— Я вас очень прошу, господин Подниек.
Подниек почесывает за ухом.
— Я бы рад… Да разве меня послушают? Еще подумают, что я за бунтовщиков заступаюсь.
— Нечего тебе обещать, я все равно никуда тебя не пущу. И говорить не стоит. Как что-нибудь случится, все знают, где волостной старшина. А так — только пулю сулят. Старшина, мол, с начальством заодно, старшина предатель и невесть кто. Ну и ступай себе к лесным братьям, они ваши спасители. Иди к Мартыню Робежниеку, он же у вас самый главный.
— Иногда прямо поражаешься бесстыдству этих людей, — рассуждает Скалдер в святом негодовании. — То они тебе револьвер суют под нос, а то иди и выручай их. Ты, Подниек, был бы последний дурак, если б вздумал что-нибудь сделать для этой потаскушки.
— Что заслужила, то и получит, — злорадствует Зетыня. — Эх, взять бы всех, кто тут шляется, да и задать сотни по две. Тогда б перестали якшаться с этими жуликами!
— Так вы, Подниек, не хотите ничем помочь?
— Не хочу… — ворчит он с досадой. — Разве я говорю — нет… Но что я могу… разве смею я вмешиваться…
Постояв немного с поникшей головой, Анна поворачивается и уходит так же тихо, как пришла.
— Вишь как теперь плетется, — ликует Зетыня, глядя ей вслед в окно. — Будто водой окатили… Всех бы их этак. Милашки лесных братьев. Не понимаю, как ей позволяют таскаться повсюду и народ бунтовать.
— Нет, сколько нахальства у людей! — продолжает Скалдер. — Я тебе говорю, Подниек: ты чересчур мягок. Будь я на твоем месте — очистил бы леса и волость.
— Ну и очищай, я же не запрещаю. Бери мою должность хоть сегодня. Думаешь, много радости у меня…
— Что вы, милые! — причитает Зетыня. — Какой от него толк? Баба он, а не старшина. Крюком надо тащить, кочергой подталкивать. Одно название — волостной старшина. А не подзуживай я его всякий раз — иди, мол, или же делай то и делай это…
— Чего вы хотите от меня! — внезапно кричит Подниек в неожиданной ярости, ударяя кулаком по ребру кровати. — Насели, как черти. Спасения нет. Эх, пришли бы хоть скорей эти лесные братья. Так и этак мне впору в петлю лезть.
— Иди вешайся! — кричит Зетыня. — Толку от тебя все равно не будет.
Короткое мгновение глядят они друг на друга. И такая у обоих в глазах ненависть, такое отвращение, что словами не передашь. И оба думают об одном и том же: как же теперь оставаться вместе… Как жить дальше…
Они даже не замечают, что Скалдер поглядывает в окно и глаза его вдруг неестественно расширяются. На лице выступают красные пятна, и пальцы судорожно сплетаются. Еще миг — и он, вскочив, бросается к двери. Когда Подниеки оглядываются, дверь уже захлопнулась и в комнате жуткая тишина.
За дверью Скалдер пускается бегом. Ноги точно свинцом налитые. Ему кажется, что он еле шевелится. А перед глазами только что увиденное в окне… Двое так себе… а у третьего полы пальто волочатся по земле, будто крылья ястреба…
Он захлопывает за собой кухонную дверь и бежит по лестнице наверх. Ничего не видит, ни гроба, ни разного хлама — решительно ничего. Залезает в какой-то темный угол. Ложится на живот. Натягивает на себя какую-то тряпку или мешок. Лицо зарывает в песок и кострику, даже силится не дышать. Сердце стучит так громко, точно кто-то бьет костлявым пальцем по гладкой доске. Они не видали, не заметили его, — пытается убедить себя. Вероятно, не пойдут сюда и не станут искать. Найдут хозяев — и хватит. Те — настоящие виновники… У него хватило выдержки не закричать, чтобы и они не вздумали прибежать сюда прятаться. Тогда бы всем конец. И ему… А что такое те двое, даже вся волость… весь мир по сравнению с его жизнью…
Лежит долго, долго… Ему кажется, что никогда за всю свою жизнь он не лежал так долго. Задыхается. Все суставы отекли и онемели. В ушах нестерпимый шум вьюги. Он прислушивается и улавливает жуткий, загадочный грохот. Не внизу ли это? Не открывается ли дверь в конце лестницы и не раздаются ли шаги по ней уже совсем близко? Он еле сдерживает крик отчаяния. Но нет — это стучит его сердце.
Теперь он отчетливо различает шум внизу. Жуткий, нечеловеческий крик… И сразу после этого выстрел… Не звонко, а гулко, будто молотком вбивают в дерево гвоздь. Четыре выстрела… А немного погодя еще два, один за другим.
Скалдер не слышит уже ни стука сердца, ни вьюги в ушах. Даже жизнь свою не ощущает. Так и кажется, что выстрелы эти задели его и нет его больше на свете. Он потерял чувство времени, исчез страх. Лежит, потому что иначе нельзя, потому что так суждено. Будут ли еще стрелять — ему безразлично. Страшнее ничего быть не может.