Вода с утра значительно поднялась. Местами сапоги проваливаются в мокрый снег до половины. Сквозь дыры и распоровшиеся швы просачивается холодная влага. Ревматизм в бедрах хватает, как клещами. Он уже притерпелся — ничего не поделаешь. Ничто не поможет лесному брату. Да и ревматизм ни в какое сравнение не идет со всем пережитым. Ежели б только горя, что ломота в костях. Золотое было бы житье в лесу. Мартынь останавливается и пристально вглядывается. Все вокруг кажется ему каким-то незнакомым, и остров подозрительно медленно выплывает перед ним среди равнины. Тут ведь недолго заблудиться и попасть в трясину, откуда ночью не выберешься. Он вспоминает, как однажды учитель проплутал всю ночь и только на рассвете добрался, весь вымокший, продрогший, еле живой… Холодная дрожь пробирает его.
Он нагибается — так лучше видно… Нет, заблудиться он не мог. Дорога верная.
Мартынь идет дальше и думает, что дня через два-три по болоту уже нельзя будет пройти. Недели две остров будет торчать посреди озера, совершенно отрезанный от мира, недоступный и одинокий. И они на нем будут в полной безопасности. Дорогими гостями их останутся только голод да смерть. Верные спутники лесных братьев… Он кивает головой кому-то в синевато-блеклом просторе и бредет дальше.
Людям на острове надоело расхаживать и спорить. Зиле с Толстяком сидят, прислонившись спиной к той же коряге. Рудмиесис с Янсоном лежат, тесно прижавшись друг к другу, на куче еловых лап. Калнберз лежит один, немного поодаль. Всем холодно, тоскливо. А помочь ничем нельзя. Это не первая такая ночь. И, очевидно, не последняя.
— Долго ли — долго ли еще! Как и чем все это кончится?
Кошмаром давит всех единственная неотвязная мысль.
— Какого черта ты вертишься! — вдруг злобно кричит Рудмиесис и дает соседу тумака в бок. — Не можешь лежать спокойно, отодвигайся подальше. Не с девкой спишь…
— Ноги мерзнут… — чувствуя свою вину, бормочет Янсон.
— Ноги мерзнут! А у меня не мерзнут? Надень еще пару носков и глубокие калоши.
Огромная черная туча заслоняет месяц. Остров сразу погружается во тьму. Ветер усиливается и клонит ели над головами лесных братьев. С хрустом ломаются и сыплются на голову сухие ветки.
Калнберз, уткнув лицо в валежник, бормочет во сне. Наверно, ему снится что-то страшное. Он не то стонет, не то плачет. Тем, кто еще не спит, становится жутко.
— Да замолчи ты! — сердито сипит Янсон. — Вот встану и возьму сук… Спать не дает, сатана. Коли подыхать пришла пора, так подыхай…
Проснувшись, учитель долго молчит. Чем усерднее сдерживает кашель, тем сильнее вырывается он наружу. Только он успокоился, как начинает шевелиться в своем логове Сниедзе. Впервые за весь вечер.
— Мартынь идет… — произносит он громко. И по звуку его голоса можно предположить, что тот несет невесть какую радость.
Рудмиесис приподнимает голову и пытается разглядеть что-то между елями.
— Брешет. Ничего не видать и не слыхать.
Снова улегшись, он, однако, через некоторое время и в самом деле различает шаги. А еще через минуту уже все: слышат. Приподнимаются, ждут.
Уверенным шагом Мартынь подходит и садится на согнутую березку. Протягивает что-то Толстяку.
— Вот хлеб. Разрежь.
— На шесть или на семь частей? — спокойно спрашивает тот, раскрывая большой карманный нож.
— На шесть. Я поел.
Все горят нетерпением услышать новости. Но никто не хочет выказывать любопытство и спрашивать первым. Поэтому молчат. Так как и Мартынь молчит, то от нетерпения и скверных предчувствий они мрачнеют еще больше.
— Мяса кусок не мог принести… — ворчит Янсон. — От сухого хлеба да ржавой воды изжога в груди…
Мартынь отвечает не сразу.
— Пусть идут те, кто умеет пироги добывать. И деньги для себя. Может быть, и еще кое-что. Я не такой ловкий.
— Что? — Даже в темноте видно, как сверкают глаза у Толстяка. — Значит, это правда? Значит, среди нас есть грабители? Ну, этого можно было ожидать, когда каждому дана свобода действий, а распоряжения организации выполняют лишь желающие. Неудивительно, что самые обыкновенные хулиганы и грабители начинают действовать от имени революционеров.
— Кто ж тут хулиганы? — Рудмиесис угрожающе подымается, и Янсон вслед за ним. — Где они, грабители?
Толстяк не из робких. Он медленно встает и начинает многозначительно водить у них перед самым носом своим увесистым револьвером.