- Милый ты мой, оба мы несчастные, только я могу понять тебя, раз уж мы с тобой такие порченые, я же знаю, твоя жена злая, недобрая, видела ее, да и меня кто замуж возьмет в моем Загорянске, сто первый километр от Москвы, вся рвань собралась, воры да хулиганы, на танцы не сходишь, только и знаешь: фабрика да магазин, поцелуй ты меня покрепче, нет, не больно мне, сладко мне...
Сверху по лестнице слетел Егор:
- И побежали, побежали, побежали, - прошипел он на ходу.
В свете уличного фонаря блеснули его страшные, навыкате, глаза.
В моей палате не спали. Над кроватью Аркадия Комлева горел самодельный ночничок.
- А я говорю вам, что вы не правы, - волновался Гальштейн.
Он, как мог, приглушал свой голос и поэтому не столько тихо говорил, сколько громко шипел.
- Чегой-то я не прав? - мрачно и гулко возражал ему Сажин, прораб, что жаловался главврачу на беспорядки. - Ты хоть сообрази, дурья голова, если бы товарищ Сталин знал, что война начнется, да разве допустил бы он немца до Москвы? Не докладывали ему, обманывали, чуешь?
- То есть как не докладывали? А сколько кадровых военных репрессировали, расстреляли по его указанию?
- И правильно делали, еще жестче надо было, это еще с Ленина началось, когда он Каплан помиловал.
- Почему вы решили, что Ленин помиловал Каплан?
- Потому что я с Каплан лично встречался.
- Не может этого быть!
- Может... Она после помилования свой срок отбыла и работала библиотекаршей в Таганской тюрьме, а мы к ней от месткома ходили с просьбой, чтобы она перед нашими строителями выступила с воспоминаниями...
- ...как она в Ленина стреляла? Я же сам читал, что ее расстреляли, уже с каким-то отчаянным удивлением взмолился Гальштейн.
- Читал он, видите ли! Небось, такие же, как ты, обрезанные, и писали то, что ты читал, - Сажин не на шутку взъярился и уже сел в постели, но его остановил Леха Шатаев.
- Мужики, вы бы хоть в новогоднюю ночь не лаялись! Кончайте парашу разводить.
Сажин посмотрел на Леху, махнул рукой и улегся, отвернувшись от Гальштейна.
Тот миролюбиво прошипел:
- Извините, товарищ, я попрошу жену, она принесет мне книжку и вы сами убедитесь, хорошо?
Сажин не ответил.
Леха, дотянувшись рукой через проход между кроватями, ткнул меня в плечо:
- Ты где шлялся, полуночник?
- Разве это расскажешь, Алеша? - вздохнул я, с новой силой ощутив губами упругие соски Надиных грудей и ее горячие руки на моем затылке.
- Повезло, - по-своему истолковал мой вздох Леха.
- Разврат, - не открывая глаз. буркнул Сажин.
- А вот, мужики, в самом деле вопрос, - сказал Костя Веселовский. Его положили на место Егора Болотникова. У Кости седые волосы, румянец, как нарисованный, и голубые, как джинсы, глаза. - Если бабу свою с мужиком застанешь - кого первого бить?
- Ясно, что хахаля, бабу всегда успеешь, - весело потер руки Леха.
- А ты пошли ее на стройку в три смены пахать, небось, не будет дурь в голову лезть, - откликнулся Сажин.
- И причем тут мужик? Сучка не захочет, кобель не вскочит, - сказал Титов.
- Трудно сказать, - подал голос Аркадий. - Вот я прожил с женой, считай, всю жизнь, троих короедов наштопали. Денег стало не хватать, пятерых одеть, обуть надо - вот я и завербовался на Север по контракту. С женой договорились обо всем - на три года всего. Через год я в отпуск должен был ехать, она мне пишет, не приезжай, я сама к тебе приеду, а потом написала, что с работы не отпустили. Ну, я подумал, что без отпуска как-нибудь обойдусь да и невыгодно это, билет один сколько стоит, да тут еще одно письмо получил. От брата. Я как прочитал, так и сел - завела себе моя ненаглядная.
- Паскуда, - процедил Леха.
- Пошел я к парторгу, письмо показал, контакт хочу разорвать, говорю. Парторг понял, разрешил. Вот я ехал на материк девять суток и все девять дней и ночей думал - кого бить-винить?
Аркадий смолк.
- Ну, и кого? - не выдержал Костя.
- Так и не решил. Поезд рано пришел, в шесть утра, я свалился, как снег на голову. Они спали. Он-то парень еще, моложе ее на семь лет. Я бутылку достал, садись, говорю, выпьем. Потом спросил его, у тебя серьезно с ней? Да, отвечает. Женишься? Да, говорит. Тогда, говорю, совет вам да любовь. И ушел. А жить-то негде. Комнату снимал, выпивать начал, а закуска какая? Сырок плавленный да кусок колбасы. С дурой своей лаялся до хрипоты. Вещи мои не отдавала, штаны, пиджаки детям, говорит, оставь. Озверел я тогда, убил бы ее, но детей пожалел. Правда, раз сердце дрогнуло. Приехали мы с ней на кладбище, помянуть надо было тещу, а тут сорок дней. Могилку поправили, я оградку покрасил, как полагается, потом присели, я ее спросил: может, вернешься? Она заревела: нет, говорит. Сказала бы да, жили бы и сейчас вместе. А так - отрубило. Но переживал я, да и с пьянкой этой допрыгался. Температурка и температурка, а я, дурень, сразу в баню, париться. Вот и напарил себе чахотку.
- Выходит, что она, сука рваная, и гуляла от тебя и грабанула тебя же? - вознегодовал Леха.
- Не печалься, Аркадий, - стал утешать Семеныч. - Что есть жена? Сеть прельщения человекам. Светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа... Что есть жена? Покоище змеиное, болезнь, бесовская сковорода, бесцельная злоба, соблазн адский, увет дьявола...
- Ты поп что ли? - перебил Леха.
- Я вот свою супругу похоронил, - не обратил внимания на Лехин выпад Семеныч, - ходил. навещал ее могилку, да там и познакомился с вдовой одной. Теперь вместе живем.
- Кочерыжку свою часто паришь? - заржал Леха.
- А что ж, - серьезно ответил старик. - Моя довольна. Конечно, я хоть и не в той силе, что раньше, но свой супружеский долг справляю исправно.
Глава девятнадцатая
Следующее утро стояло рождественское - иней опушил деревья снежными муфтами, Егор резвился, как ребенок, сбивая с деревьев иней маленьким резиновым мячиком. Он кидал его высоко вверх и немного в сторону - мячик прыгал по веткам, лавинки инея сливались в медленно оседающее снежное облако в блестках, и гуляющие по кругу оказывались в тумане солнечной, но быстро редеющей карнавальной метели. Мы с Надей сидели на скамейке, смотрели на Егора, Надя звонко хохотала, держась за меня обеими руками.
"А хорошая у тебя улыбка..." - подумал я, глядя на нее.
Неожиданно Надя смолкла, опустила глаза и убрала руки. Я повернулся к воротам. По солнечному снегу, запахнувшись в красную нейлоновую шубку, шагала Тамара. Черные волосы уложены в высокую прическу "бабета", туфли на шпильках, сумочка на длинном ремне через плечо. Улыбается, но в походке - ничего хорошего не предвещающая решительность.
- Весело? А это кто? - спросила она еще на ходу. - Девушка, вы уж извините, у вас тут времени и потом на все хватит, а мне с мужем поговорить надо. Надя встала и молча пошла прочь.
Тамара присела на краешек скамейки.
- С новым счастьем! - засмеялась она. - Ну, ты у меня даешь! Это при живой жене-то! Да еще такой красивой! И не стыдно? Чего ты только углядел в этом колобке? Или она тоже творческая тонкая натура с толстыми ногами, только она может понять тебя, не то, что я? Нет, все-таки дура я, верно мама мне говорила, выходи замуж за Замойского - сын академика, машина, дача и сам уже аспирант, без пяти минут кандидат, а уж папочка вытянет в доктора, это уж точно. Кстати, это он дал мне "Новый мир", где Солженицынский "Один день Ивана Денисовича", когда вернешь? Надеюсь, никому из чахоточных журнал не давал? Даже зазнобе своей?
- Ты же сама говорила, что он убогий, скучный, ничем не интересуется, кроме марок, - съязвил я.
- Кто? Замойский? - Тамара нервно, неестественно рассмеялась. - Так это и хорошо. Представляешь, если бы я вышла замуж за него, а не за тебя, то сидел бы он сейчас со своими марками, а я бы к тебе или еще к кому на свидание пошла бы. Правильно Женька говорила - если любишь мужика, будь его любовницей, но не женой. Рабой станешь. Я тебе все, до капельки отдала, а ты тут амуры разводишь...