Она махнула рукой и отвернулась.
Я молчал, ошарашенный. Это же я хотел излить свою обиду за то, что она не захотела вместе встречать Новый Год, это же мне было плохо и больно, и причем тут Надя...
Тамара посмотрела на меня, глаза ее сузились зло:
- Молчишь?.. Сказать нечего?.. Кстати, Замойский звонил вчера, поздравлял с Новым Годом, хотел встретиться. Я вцепился руками в скамейку:
- Ну, и что ты ему ответила?
Тамара задохнулась от смеха:
- Вот и пришла с тобой посоветоваться. Может, так и сделаем? Выйду замуж за Замойского, а встречаться буду с тобой? Чем не вариант?
- Замолчи!
- Не ори на меня. После того, что произошло, я теперь - вольная птица. И нет у тебя больше Тома, и нет у тебя больше дома...
- Тебе мамаша говорила, что ты - дура? Что зря за меня замуж выскочила? Так вот, она, как всегда, права. Дура ты и есть! Кукла бесчувственная, глаза мои на тебя не смотрели бы...
Я вскочил и пошел к дверям диспансера.
- С Новым Годом! - донеслось мне вслед.
Я не повернулся.
Не помню, как разделся, как пролетел по лестничным маршам. Хорошо, хоть в палате было пусто. Титов ушел на процедуры.
С Новым Годом! С Новым счастьем! Ничего себе начался годик, что же будет в декабре? И откуда иллюзия такая неистребимая у людей - обязательно верить, что все беды останутся в старом году? Да ничего подобного! Новый год - новые беды. Не сотвори себе кумира, сказано в Писании. Древняя, как человечество, мудрость и предупреждение от ошибки, которую вновь и вновь повторяет каждое новое поколение. Я люблю и полностью беззащитен, обнажен для любого удара с ее стороны. Холод равнодушия обжигает намертво удивительные оттенки чувства, которые живы только под солнцем любви и которые даже не подозревают, что есть на свете холод... В такие минуты я бросаюсь к бумаге, как молния к громоотводу, к авторучке, как к шприцу с обезболивающим уколом. С Новым Годом, с новым счастьем...
Новогодняя ночь, над миром простертая, будь проклята! Помелом разрисованы стекла - будьте прокляты! И шампанское-гази-ровка - будь проклята! Ми-шу-ра отношений, мат, а как больно... Я не пьян, как блюющий солдат, я трезвее полюса. Раз никто не свят - пусть. Расстегните нейлон, вскройте бумажники, рассыпьте письма, фотографические карточки, мы живем в Системе Карточек. Старый год был урод. Оттолкнуть ластами рук - прощайте! Ошибаетесь, ушибаясь - не мешайте! Я хочу последнюю почесть отдать - и прощайте! Но только часть, как участие, понимаете? Ты - не та, я - другой, я иду стороной иной. В новый путь я хочу без пут. А начав подозревать, мы не можем удержаться: доказательств. До-ка-зательств! Мы влезаем в обязательства, не желая обязательств. Я кричу! Барабанами тишины по мембранам расставленным - бей! Кислоту по ранам растравленным лей!..
...Эх, Тамара, Тамара! Что же мы с тобой наделали, а?..
Глава двадцатая
Есть такие промежутки времени, когда и ни туда и ни сюда - времени слишком много, чтобы бездельничать в ожидании, и слишком мало, чтобы заняться чем-то путным. В больнице такое время - после дневного сна, перед ужином, где-то с пяти до семи вечера. Можно погулять, да суетно одеваться, обуваться, на улице холодно, темно, неуютно, можно сыграть в шахматы или домино, убить, растратить время, но ничего мне не желалось в тот вечер. Я сидел на диване в холле и, о чем бы ни подумал, незаметно для себя возвращался с утренней ссоре с женой. Ну и иди ты замуж за своего Замойского...
Так продолжалось до тех пор, пока мне не стали мерзкими и диван, на котором я сидел, и чехол серого полотна и его недомашний запах. Надо сбить настроение, надо, я встал и пошел в палату, взять ли книгу или коснуться пером бумаги - все равно. В палате были только двое. Титов, что попал к нам из психушки и навестившая его жена. Посетители в больнице всегда выглядят инородно, как экскурсанты в белых халатах в каком-нибудь цехе. Жена Титова сидела на стуле между кроватями, у ног ее стояла сумка. На кровати, по-турецки сложив ноги и свесив голову, сидел Титов. Слезы текли по его небритым желтым щекам, он их размазывал пальцами, но они опять наполняли влагой свои русла.
- Не хочу, не хочу, не хочу... - тихо давился Титов.
- Подыхать не хочется? Ничего, может, еще погуляешь, - с равнодушной усмешкой сказала жена. - Ты от меня гулял, да еще как, удержу не было...
Титов, очевидно, не понимал в своей одинокой смертной тоске, что ему говорит эта рядом сидящая, но бесконечно далекая и чужая женщина, с которой он прожил жизнь, и текли слезы, и качалась голова, и слышалось раздавленное:
- Не хочу... не хочу... не хочу...
- Слышь, Дмитрий? - медленно спросила она, словно с трудом припомнила она. - Роман Борисович велел купить тебе гематоген, это детям дают, если у них кровь плохая. Говорит питательно, вот я девчонкам своим и куплю. Тебе-то принести?
Ответа я не слышал. Какое тут перо, какая бумага! Здесь костлявая сидит на больничной койке, это же ясно, как дважды два... Эх, халаты мои белые...
Глава двадцать первая
- Новый год, порядки новые, колючей проволокой лагерь обнесен, - пел Леха.
Он стоял на кровати, как на эстраде, в белой рубашке и в белых кальсонах.
- И почему ты всегда одеваешься, стоя, как цыган на телеге? - спросил его Семеныч.
Леха ответить не успел. Вошел Роман Борисович, старшая медсестра, сестра-хозяйка, дежурная медсестра. Что-то не то, что-то будет. Так и оказалось. Новый год раздаривал свои подарки и далеко не все им радовались.
- Ага, Шатаев, очень кстати, одевайтесь и, как там у вас говорится, с вещами по городу.
- За что, начальник? - Леха тихо сел.
- За распитие спиртных напитков, за нарушение больничного режима.
- Что же мне обратно в зону? Не имеешь права, лепило, я чахоточный.
- Если ваше здоровье позволяет вам пить, значит, оно позволяет вам и работать. Трудоустройством вашим займется милиция. Сейчас же идите к главному врачу, он вас ждет.
- Ясно, козел. Век воли тебе не видать.
Леха натянул пижаму, что-то переложил из тумбочки в карман и вышел.
Костя Веселовский своими удивленно-синими глазами выжидающе смотрел на врача. Но его тот ждал тот же диагноз, что и меня когда-то: ждите результатов лечения месяца через два-три.
Следующий.
Семеныч. Этому ждать нечего. Как стул? Как давление? Здесь получше, там похуже, отдыхайте, не волнуйтесь, еще подержим вас с месяц.
Следующий.
Аркадий Комлев.
- Мы вам сделали томограмму пять дней назад. Смотрели ее и наши рентгенологи и посылали мы ее на консультацию. Диагноз установлен всеми одинаковый - туберкулома ваша созрела. Вам необходима операция, делать ее вам будут не здесь. Мы подготовили направление. Отрежут вам эту гадость и будете жить спокойно до глубокой старости. Вы согласны?
Аркадий только чуть напрягся окаменевшим лицом.
- Надо, так надо. Если вы считаете, что это необходимо, делайте.
- Вот и хорошо. После обхода обязательно зайдите ко мне, договорились?
Следующий.
Степан Груздев без улыбки спросил вставшего у его постели Романа Борисовича:
- Степан, ты же знаешь разницу между каверной и туберкуломой. У Комлева небольшой мешочек с гноем, а у тебя открытая ранка. Знаешь что? Давай-ка, мы тебе сменим лекарства. Хватит стрептомицин колоть, будем циклосерин пить. Им, кстати, "Полтора Ивана" спасся.
- Можно и циклосерином потравиться, - равнодушно согласился Степан и отвернулся.
Следующий.
Титов. У него даже одышка куда-то пропала, только буравит врача впалыми, в черных кругах, горячечными глазами.
Роман Борисович тактично спокоен:
- Дмитрий Алексеевич, я вас попрошу сейчас встать и перейти в палату номер четыре. Вам уже приготовлено место. Сестра поможет перенести ваши вещи. Ваши товарищи по палате жалуются, что вы сильно кашляете по ночам, спать им не даете. Кроме того, у вас опасная даже для них форма туберкулеза. Да и удобнее вам там будет - свой звонок к сестре, своя лампочка, горит даже ночью, можете читать, если не спиться. Вам жена гематоген принесла? Вы его принимаете?
Меньше всего Титов ожидал, что может оказаться прокаженным среди таких же. Кто же нажаловался на него? Подозрение может пасть на меня - наши койки рядом, но это не я... скорее всего Сажин.