- Успокойся, Алеха, кодеин есть, - у Коли Хусаинова поверх больничной пижамы смотанная бухта веревки через плечо. - Целый мешок. Лопнул, правда. И руки надо разжать, а то свело. Мне теперь их часто сводит, как тогда на крыше. Жаль, что разжать могут только пожарные.
Леха заулыбался беззубым ртом.
- Не дрейфь, разожмем. У нас один к ящику прмерз и то отодрали.
Титов, босой, кутаясь в халат, вошел, невысоко поднимая желтые, худые ступни ног. Одну руку он втянул в рукав - так мальчишки прячут от взрослых папироски. Подошел ко мне, прижал заговорщически палец к губам и показал судорожно сжатое лезвие бритвы. Прошептал, злорадно усмехаясь:
- Не дамся я ей...
За ним под неслышную музыку плавно плыла Нина, постреливая по сторонам диковатыми глазами. Она лукаво улыбнулась мне, взмахнула рукавами и, кружа вокруг меня, сквозь стиснутые зубы, гортанно проговорила:
- Ду ю спик инглиш? Я ду, но только об этом никто не должен знать в Грузии.
За ней под руку с Надей подошел Костя Веселовский. Надя полезла в карман, достала рубль, демонстративно отдала его Косте и показала мне язык.
- Только мы, страдающие, понимаем друг друга... - она метнула быстрый взгляд на Константина, - не то, что другие, верно, Костик?
- Ты жену мою не трожь. Она тоже не виноватая. Тяжело ей без мужика, скажешь не так? Ну, ничего, вот я вернусь и покажу ей. Я всем покажу. И тебе покажу. Прикрылась бы, бесстыдница!
Я увидел, что грудь у Нади обнажена, такая круглая и ощутил на губах теплоту ее сосков.
- Нравится? - оскалился мне на ухо Семеныч, закашлялся, внимательно через очки осмотрел всех сидящих на стульях и напавился к тете Паше.
Екатерина Павловна прошла, немного виновато улыбаясь. Она гнулась в одну сторону, держа обеими руками прижатую к боку тяжелую хрустальную вазу. В вазу из бока стекала жидкость.
- Теперь у нас дом - полная чаша, - сказала она. - А если чего не хватает, то на участок ездим, я же там здоровье оставила.
Егор Болотников появился в драной рубахе, с повязкой на глазах, сквозь которую просвечивали безумные, широко открытые глаза. Шел вперед с вытянутыми руками, пока не коснулся ими моего лица, быстро ощупал его и стянул повязку с глаз:
- Здорово, старый...
Мочка уха у него была черная. Он заглянул мне в глаза, усмехнулся:
- Картину хочешь? Смотри, а то передумаю. А может сам попробуешь? Дело вроде нехитрое. Просто надо видеть, что рисуешь. И иногда это приносит прибыль.
На поясе у него болтался брелок с черепом и костями. Как на фуражке у эсэсовца, который расстрелял Болотникова. Живописца. Пропал художник.
- Валерий, - окликнула меня Ирина, Егоркина жена. - Не обращайте на него внимания, он же идол с бородой. В ней у него вся сила, как у Черномора, только потрепать ее надо как следует. Вы представляете, Валерий, нашлась Торба с рукописями Велемира Хлебникова. Какое счастье, Господи, какое счастье, не правда ли?..
Гришка Борзов влетел, как ураган, глаза навыкате, в оскаленных зубах зажаты ленточки бескозырки. За ним, прижимая к груди большие, необрезанные листы версток, шла Лика. Она устало со мной поздоровалась:
- Слушай, Валерий, нельзя ли побыстрей? Ты же знаешь нашего главного редактора, он так за графиком следит, а мне еще столько надо перенести, в списке любовниц Григория опять авторская правка сверх нормы. Тут есть какие-то неточности, неясно, например, почему в списке твоя жена Тамара? Ты ничего об этом не знаешь?
- Зачем вы тревожите больного? - рядом со мной возникла из темноты павильона, как из темноты рентгеновского кабинета, доктор Зацепина. Она руками в резиновых по локоть перчатках пыталась заправить под белую шапочку светлые волосы.
- Как самочувствие, Истомин? Что же вы ко мне сразу не пришли? Я вам и место на полке среди книг приготовила и справку написала бы, что вы здоровы, глядишь и время не надо было бы терять по больницам.
У дверей раздался грохот.
Это Гашетников, входя, влетел ногой в ведро. Он закричал на ходу на меня, как начальник в водевиле на подчиненного, брызжа слюной:
- Безобразие! Я вам здесь что пришел? Кино снимать - это вам не штаны снимать. Сценарий написал? Нет? Тогда ради чего ты согнал всю эту массовку? Учти, Валерий, отчаиваться поздно, поэтому единственный выход работа. Работа, работа, работа, да, да! Работай - и жизнь пройдет, как секунда. И еще учти - худсовет не завтра, а сегодня. Сейчас!
Все-таки нос у Алеши Лаврова покороче, чем у Гашетникова. Он подкатился ко мне колобком, оскалил выдвинутые далеко перед зубы:
- Валерий, я все уже вычислил. Та теория чувства приходящего и уходящего, то есть дискретного, и теория ожидания любви от новых встреч - эти теории неверны. Как твоя жена. Сам подумай как это просто. Чем больше у тебя женщин, тем меньше у тебя чувства к каждой из них, при это следует учитывать, что человеку предопределен его собственный максимум чувства. Больше того, чем тебе дано, ты не можешь. Далее элементарно. Из сказанного следует, что если хочешь, чтобы чувство твое было предельным, то и женщина должна быть одна. Жена. Это тебе понятно?
И, торжествующий, исчез. Вот она, сила теории.
- Всех посадил? - серыми, немигающими глазами оглядел павильон Мирон Заречный. - Правильно. Только так и надо. Пошли со мной, - кивнул он головой Эдику Сухареву.
- Ежели чего со светом, ты скажи, - заулыбался Эдик. Мне это раз плюнуть. Как номер на ноге написать. Главное, не перепутать тройку с восьмеркой.
Он зашептал мне на ухо:
- Хошь по секрету? Бутылку-то я тогда так и не нашел. Так что есть надежда, вернут нас обратно, тогда и отыщем...
Медленно и плавно двигаясь все вошедшие расселись, кто на стульях, расставленных полукругом, кто встал за стульями и под нялся на скамейки, которые были установлены за стульями.
"Вроде хора или театра", - подумал я.
Я смотрел на них и они выполняли мою неслышную команду, сдвигали стулья, садились плотнее.
Я нырнул под темную душную накидку.
Белый неясный прямоугольник повис перед глазами, на мгновение стал резким и снова уплыл в туман.
- Фокус, сапожник! - услышал я голос Лехи Шатаева.
Прямоугольник стал резким - вся группа стала видна: как при солнечном свете, даже каждая кружевная дырочка на платье тети Паши, сверкнул хрусталь в руках Екатерины Павловны, Егор натянул повязку на глаза.
Только все вверх ногами.
И в середине пустое место.
Мое.
По кадру, тоже вверх ногами, а получилось, как по потолку, прошла бабка с корзинкой из санаторского автобуса. Она на ходу добродушно причитала:
- Говорила я вам, что в коммунизм вас все равно вгонют? И что толку, что вы все вместе? Нет, неумные все-таки люди, неумные. И поэтому вся за себя. А были бы умнее небось не бонбу придумали бы, а как голодных накормить - души-то у всех голодные...
Она садиться не стала, а ушла куда-то вбок.
Я вылез из-под накидки. Рядом с треногой фотоаппарата стояла Наташа.
- Пойдем, - потянул я ее за рукав.
Треснула материя. как у немой девушки на берегу моря.
Она покачала головой:
- Там занято.
В центре группы, на моем месте сидела Тамара с конвертом ребенка на руках. ей помогала, сюсюкая, Аллочка-выручалочка.
Я подошел к ним, хотел унести ребенка. Тамара сама протянула мне сверток. Я неумело взял его на руки, прижал к груди.
Он сильно толкнул меня сквозь одеяло в левый бок. Защемило сердце. Тамара подвинулась:
- Зарядку делает. Вот и ладно, будет отец у ребенка.
Сын дернулся еще раз, скользкий атлас одеяла пополз из рук и я сел, пытаясь удержать сверток на коленях.
Рядом встали и положили мне руки на плечи, каждая со своей тороны, Тамара и Аллочка-выручалочка.
- Вот и хорошо, - сказала Наташа около фотоаппарата. -Прошу не двигаться. Снимаю.
И сняла колпачок с объектива.
Все застыли.
Она закрыла объектив колпачком.
- Все. И не беспокойтесь. За все надо платить и за все уплачено.