А может быть её действительное нет? Что общего у вчерашней Лили Эванс с той, что сидит тут?
Взгляд Лили вернулся к спящему Джеймсу. Во сне тот выглядел открытым и таким уязвимым, что защемило сердце.
Зачем он полюбил её? Она не принесёт ему счастья. Не сможет. В сердце Лили живёт безысходная тоска и поёт унылую песню не желающий смолкать норд-ост. Сердце словно вырвали, душа погасла.
Может быть Лили, такая, какая она сейчас есть, Джеймсу вовсе и не нужна?
Гриффиндорцы радостно приветствовали Лили, вернувшуюся в Хогвартс после каникул. Друзья и однокурсники старательно делали вид, что ничего не было: ни её псевдо-прощальной речи, ни намерения остаться в мире магглов. Подруги были предупредительны, внимательны и исключительно добры, ни одна из них даже косвенно не заговаривала о трагедии, случившейся с семьёй Эванс. Друзья окружили Лили плотным кольцом, не давая возможности слизеринцам приблизиться на расстояние, с которого можно было бы сказать очередную гадость.
Лили-то как раз никак не беспокоили шпильки по поводу её возвращения, но вот мысль о том, что кто-то из слизеринцев, возможно, участвовал в налёте на её дом, заставляла кровь кипеть в венах и почти желать возможной стычки. Любопытство с симпатией, что раньше вызывали у неё слизеринцы, обернулись яростной враждебностью. Даже Нарцисса вызывала глухую неприязнь. Младшая из сестёр Блэк не просто была из враждебного лагеря — это её родная сестра послала смертельное проклятие, отобравшее жизнь у тех, кто подарил жизнь самой Лили.
Нарцисса не могла не почувствовать перемены в отношении к ней и всё же пыталась при случае заговорить с Лили.
Впервые после трагических рождественских событий гриффиндорка и слизеринка встретились у озера. Лили по-прежнему любила это тихое, уединённое (настолько в шумном многолюдном Хогвартсе возможно уединиться) место.
— Разве тебе не опасно находиться здесь одной?
Нарцисса, как всегда, выглядела холодной и нежной, как цветок в вазе из тонкого стекла. Каждый штрих в её облике был лаконичен и точен, ничего лишнего: плащ с капюшоном подбитым горностаем красиво обрамлял тонкое аристократичное личико, платиновые шелковистые локоны вились красивыми кольцами, глаза чисты и прозрачны, как горные озера. Настоящая принцесса из сказки, какими их представляет себе любая маленькая девочка.
— Умереть можно и в толпе, — ответила Лили.
Слизеринка отвернувшись, стала глядеть куда-то вдаль, в туманную дымку на другом берегу озера:
— Мне очень жаль, Лили… то, что случилось…
— Хочешь принести соболезнования? — оборвала её Лили. — Не стоит этого делать. По крайней мере — тебе. Впрочем, как и любому другому члену вашей семьи.
На глазах Нарциссы на секунду блеснули слёзы, но она моргнула, и слёзы растаяли, как льдинки в лучах солнца.
— В случившемся нет моей вины… ты же знаешь это, Лили?
— Твоей вины ни в чем и никогда нет, Нарцисса, — собственный голос казался Лили чужим, холодным и равнодушным. Даже жестоким. — Просто так сложилось, что среди напавших на меня всегда есть кто-нибудь из твоих близких: сестра, кузены, друзья, будущий муж.
— Разве я могу повлиять на них?
— Чтобы это выяснить, нужно хотя бы попытаться.
От этих слов Нарцисса сжалась.
Лили, которая вовсе не стремилась обидеть бывшую подругу, смягчилась:
— Я тебя не виню, Нарси. Не знаю, как бы я вела себя на твоём месте. Но я не могу игнорировать тот факт, что все, кого ты любишь — мои враги. И мы враждуем не по моей вине, ты знаешь.
— Но я ничего не могу изменить! Я, к сожалению, не такая, как Андромеда или Сириус, я не могу пойти против моей семьи. Для меня такой выход неприемлем. И, в конце концов, я не хочу порывать с моей семьёй, с положением в обществе, со всем, что мне дорого!
Лили бросила на Нарциссу насмешливый взгляд:
— Ты говоришь таким тоном, будто я это предложила, да ещё настаиваю?..
— Осуждай меня, Лили, сколько хочешь! Но моя семья — это моя семья.
— Это не я осуждаю тебя, Нарси. Это ты осуждаешь себя сама, — спокойно ответила Лили.
— Мне бесконечно жаль твоих родителей, тебя, но… какими бы не были мои родные, я люблю их!
— Я понимаю. Так и должно быть. В мире нет ничего дороже семьи.
Слизеринка опустила голову, машинально перебирая руками завязки у горла на вороте капюшона.
Лили тоже вздохнула, в своё черёд устремляя взгляд на противоположный берег озера, затянутый туманом.
— Чего ты от меня-то хочешь, Нарси?
— Чего хочу? — эхом откликнулась Нарцисса. — Не знаю. Может быть, прощения?
— Тебя мне не за что прощать, а твою сестру, лгать не стану, я простить не в силах. Такое не прощают, Нарцисса. Даже святые. Бог простит.
— И всё же я виновата. Я трусливая, нерешительная. Я не герой, Лили! Я всего лишь слабая женщина…
Лили перевела на слизеринку взгляд, в котором плескалась так долго подавляемая ярость, которой и сейчас не суждено было прорваться наружу:
— Я — тоже! Но кому до этого есть дело? Тёмному Лорду на это совершенно точно наплевать. Надеюсь, когда придёт твоя очередь, с тобой он поступит иначе. Но честно тебе скажу: я в это не верю. Бывают моменты, Нарси, когда герой ты там или нет, но приходится драться, если хочешь жить или спасти того, кто тебе дорог. Драться не на жизнь, а на смерть, пачкая руки и душу. Я этого не сделала, я пошла по пути наименьшего сопротивления. Я так же, как и ты сейчас, убеждала себя, что героизм это не моё, пусть дерутся другие. Но отсидеться не получилось. Теперь тех, кого я любила, больше нет, а я учусь жить с неотступной мыслью о том, что, если бы я только была чуть сильнее, чуть-чуть храбрее и умнее, папа и мама, и даже Билл — они были бы живы. Героизм это чаще всего выход из безысходности, а не призвание души, Нарси, как я раньше себе воображала. Иногда приходится быть героем или жить с чувством вины за чью-то смерть. Я от всей души желаю никогда тебе этого не пережить.
— Как мрачно звучат твои слова, Лили. Будто и не ты говоришь вовсе. Что же они с тобой сделали, мой бедный Солнечный Зайчик?
— Наверное, трансфигурировали меня во что-то менее лучезарное, зато более боеспособное.
— Жаль, — вздохнула слизеринка.
— И мне, — кивнула гриффиндорка.
Нарцисса уходила, почти не оставляя за собой следов на снегу. Лёгкая, как эльф, прекрасная, как мечта.
Ещё одна потеря Лили в череде других.
Вокруг кипела обычная школьная жизнь, в которой главное место занимали подготовки к занятиям и, в долгосрочной перспективе, к экзамену. Сопутствующим фоном шли романтические истории, влюблённости, интрижки.
Закрытый клуб у Аластора Грюма продолжал функционировать. Сплетни о схватках с Вальпургиевыми Рыцарями, лучших из которых величали теперь Пожирателями Смерти, по популярности обошли сплетни о том, кто, в кого, когда влюбился. В «Ежедневном пророке» то и дело выходили тревожащие статьи с новостями, касающиеся трений между кабинетом министров и Барталамео Краучем, который пытался протащить закон о разрешении применения Непростительных, способных развязать языки особенно рьяным блюстителям чистоты крови, подозреваемых в серии убийств магглорожденных волшебников и их семей. Большинство не только министров, но даже именитых следователей не было готово идти на подобные меры. У людей должны оставаться принципы, иначе где будет проходить черта между плохими и хорошими парнями?
Аластор Грюм разделял позицию Крауча. Он чуть ли не с пеной у рта доказывал, что в аврорате кладут бездну усилий на поимку преступника, а остолопы-чиновники упускают их рук, способствуя творящемуся вокруг беспределу.
К своему собственному удивлению и ужасу, Лили поняла, что ничего не имеет против пыток, если это спасёт человеческую жизнь или поможет наказать таких бездушных тварей, как Белла Блэк или Эван Розье. Нет, она не считала, что пытать человека это нормально, но если на одной чаше весов стоит чья-то боль, а на другой — чья-то жизнь, то, может быть ей и придётся гореть за это в аду, но Лили, будь на то её воля, выбрала бы первое.