Она сделала жест запястьем, и ветряной порыв, конечно, просвистел рядом с нею.
- Этот мир находится в моём сердце, - продолжала она. - Он во мне, и поэтому я смею считать себя богом. Я слышу голос северного ветра и хочу стать им. Так я смогла бы выпустить на волю зверя, который живёт у меня внутри. Никто не знает, что он есть, но мне кажется, что он просто кричит о себе. Он требует свободы. Я требую свободы и в холоде вижу её возможность. Путь река скорее заледенеет!
Мне пришлось поднапрячься, чтобы исполнить её желание, потому что подобное немного не по моей части. Остановившись, она смотрела, как под ней, далеко внизу, замерзает вода, как покрывается пятнами, как скрипит новый некрепкий лёд.
Её слабые плечи дрогнули.
- Пусть северный ветер переломит верхушку дерева, - приказала она.
Я исполнил и это.
Над нашими головами раздался треск, и в реку мимо нас полетел тёмный угол сломанной ёлки. Он пробил тонкий лёд, и плеск долетел до нас эхом. Девчонка вздрогнула, но, кажется, не от страха.
- Видишь, как я могу, Добряк?
Она обернулась ко мне с улыбкой, и улыбка застыла на её губах.
Узкие диковатые зрачки остановились на моём лице.
Я молча поднял руки, и взметнулись мои длинные серебряные рукава.
Скрытые за зарослями, вышли из небытия мои волки и окружили жертву.
Из осколков мороза сотворены их клыки.
Белы глаза их.
В них застыл обжигающий холодом огонь.
Этот огонь живёт и в моих зрачках.
Жертва попятилась, но обнаружила, что позади неё - обрыв. Она споткнулась, остановилась, но не закричала и сейчас. В её глазах я увидел экстаз, который ослеплял её и прожигал до нутра. Сейчас она была как никогда близка к пределу, на котором существую я, к той грани, что разделяет природу и личность. Повторяя моё движение, она воздела к небу свои тонкие ручонки, которые никогда не вынесут его тяжести.
Она смотрела на меня вопросительно и благоговейно, как на наставника.
Я расхохотался в полный голос.
Дура дурой.
- Взять её! - закричал я. - Ату, ребята! Ату!
Волки набросились на жертву и сорвали с неё сначала одежду, затем - кожу, затем - плоть, оставив один оголённый нерв. Мир тут же вошёл с ним в острейший резонанс.
Нерв трепетал и безмолвно вопил от тоски, восторга, злости, радости, боли, наслаждения, безумия, покоя, усталости, боли, страха, счастья, боли, боли, боли, одной только завуалированной боли, которая умело притворялась всем остальным.
Я отозвал стаю и подошёл ближе.
Нерв извивался, реагируя на всякое колебание воздуха.
- Теперь ты почти бог, - сказал я. - Чувствуешь?
Нерв не издал ни звука. Он не умел говорить.
Жестом указательного пальца я вознёс его к небесам и бросил на потеху метели. Мои волки кинулись вдогон, обнажив клыки-иглы.
Принеся жертву самому себе, я долго танцевал на краю обрыва. Свежая кровь ещё лилась с неба, крася в багрянец полоску заката. Полдень давно превратился в мертвенные сумерки. Я танцевал, царапая их ногтями, не в силах ни прерваться, ни освободиться.
Я танцевал до самой ночи, но серебряный снег не сохранил моих следов.
Оно и к лучшему, пожалуй.