— Это наши дела. Не твои, — твердо возразила я.
Он хотел встрять, но я не позволила:
— Что значит "лишиться магии"?
Эдвин вздохнул, сильней нахмурился. Казался мрачным, в чертах появилась отталкивающая жесткость.
— Когда ты упала, я решил, это обморок. Пустой резерв. Усталость. Ритуал длился больше восьми часов. Тут бы любой истощился. Но твой резерв не восстанавливался. Я с опозданием понял, что это не простой обморок. Начал искать в книгах объяснение.
Он не смотрел на меня, предпочитая рассказывать нашим соединенным рукам. Эльфийскому кольцу, поблескивающему на его безымянном пальце. Но не мне. Это настораживало и пугало больше, чем выбранный тон. Короткие фразы казались сухими и безжизненными. Отрывистые предложения кололись холодом. Золотой дар изменялся, отблескивал темной сталью. И без того трудный разговор с каждой минутой становился все более неприятным. Мой опустошенный резерв добавлял темных красок, даже краткие паузы казались зловещими, гнетущими.
Очень хотелось отложить беседу на другое время. Чтобы Эдвин успел успокоиться, а у меня появилась возможность восстановить магию. Но я поборола сильное желание встать и уйти, наклонилась, заглянула Эдвину в лицо.
— Говори со мной, хорошо?
Он кивнул и выдохнул:
— Я нашел объяснение. Проклятие разрушило связь между твоим обычным телом и магическим.
Новость выбила почву из-под ног, от неожиданности перехватило дыхание, словно меня окатили ледяной водой.
— Разве такое возможно? — прошелестела я.
— Как видишь, да. Возможно, — мрачно подтвердил он. — Тебе удалось вернуться. А я… Я старался помочь, но не слишком успешно. Ты едва не погибла. Из-за меня. Из-за моей очередной сумасшедшей аферы.
— Я не считаю стремление уничтожить карту даров сумасшедшей аферой, — возразила я.
Вымученная улыбка никого не обманула. На меня волной накатило осознание всех возможных последствий, стало страшно, и голос дрожал, что Эдвина только больше огорчило.
Теперь он казался не просто виноватым, а подавленным. — Ты говорила другое… Ты вообще очень много говорила, признался он.
— Когда? — пробормотала я, уже догадываясь, какой услышу ответ.
— В последние часы я узнал много нового, — он сложил руки на груди, откинулся на спинку стула. Каждое его слово ранило горечью. — Что ты устала от меня. Что больше мне не веришь. Что считаешь этот дом тюрьмой. Сказала, мне будет лучше с другой. С той, которую подобрал Серпинар.
— Это был бред! — воскликнула я, осознавая, как жалко и нелепо звучит такое оправдание.
— Очень осмысленный бред, — его слова прозвучали веско, обвиняюще.
— Навязанный мне, — упорствовала я. — Мне казалось, прошло две недели. Что ты откладывал поход к источнику и не собирался уезжать в Кирлон. Что увлекся той девушкой.
Он скептически изогнул бровь.
— Да уж, веские причины, чтобы позвать Великого магистра и пойти на сделку с ним.
— В здравом уме я бы его не позвала, — с сердцем возразила я.
Было бы проще, если бы он жег желчью, разил сарказмом.
Если бы разбил что-нибудь, да хоть бы бросил на пол скомканную салфетку! Но его мимика была скупой, жесты скудными, а голос звучал глухо и безжизненно, даже взгляд казался потухшим.
— Эдвин, пожалуйста, выслушай меня, — взмолилась я. Он встретился со мной взглядом, коротко кивнул. Дал шанс все исправить, оживить умирающее доверие…
— Ты ведь помнишь, когда мы пытались спасти лиса, я говорила с Серпинаром? — прозвучало двусмысленно и предосудительно, напоминало о ловушке и моем ранении, в котором Эдвин тоже винил себя. К сожалению, я просто не нашла других слов.
Он не только кивнул, а даже пробормотал:
— Как не помнить…
Это показалось мне добрым знаком, воодушевило. — Так вот, — силясь справиться с дрожащим голосом, продолжила медленно: — с тех пор желание выйти к реке, дойти до эльфийского камня и позвать Серпинара стало навязчивой идеей.
Он нахмурился, видимо, вспомнил мои частые отлучки. — Я виновата, я выходила к реке. Но ни разу, клянусь тебе, ни разу не звала его! Не колдовала на берегу. Да и вообще, только дважды выходила на поляну из лаза!
Говорила пылко и мечтала, чтобы он как-то показал эмоции. Но он был холоден и отстранен. Дар хищно и чуждо поблескивал сталью.
— Он часто снился мне, — призналась я. — Но не так, как сейчас. Никогда прежде не разговаривал…
Эдвин молчал, не задавал вопросов. Казалось, не верил ни единому моему слову. Губы плотно сомкнуты, руки сложены на груди, взгляд тяжелый. С каждой секундой я уверялась в том, что только ухудшила все, разрушила хрупкие остатки веры в мою искренность.