— Ты говорил о Беате, помнишь? — цепляясь за соломинку, прошептала я.
Он нахмурился, лицо стало суровым, взгляд — жестким. Но я даже хотела, чтобы он злился, чтобы мои слова его взбесили. Лишь бы не ледяное равнодушие, встающее стеной между нами.
— Она ведь говорила, что он ее касался. Что она несколько дней не могла избавиться от холода. Помнишь? — с надеждой вглядываясь в голубые глаза, продолжала я.
Он едва заметно кивнул, сжал челюсти, но промолчал. — Он и меня касался. И я чувствовала холод. А с того дня мы начали ссориться.
— Хорошая отговорка, — зло бросил Эдвин. — Удобная. Такой я просто обязан поверить! — верхняя губа неприятно вздернулась в оскале, в голосе слышался яд неверия и сдерживаемой ярости. — Вот только беда. Ты тогда говорила с иллюзией. Они заколдовывать не умеют.
— Ты в этом уверен? Уверен в том, что знаешь пределы способностей и возможностей Серпинара? — глядя в глаза виконту, уточнила я.
Он открыл рот. Наверняка хотел привести в качестве аргумента сведения о природе иллюзий, но потупился и промолчал. Напряженная пауза затянулась, постепенно стала неприятной.
— Допустим, все так, — тихо заговорил он, вновь встретившись со мной взглядом. Голубизна глаз казалась льдистой. Эдвин мне не поверил. — Почему ты раньше ничего не рассказывала?
— Сглупила, — честно призналась я. — Не увидела взаимосвязи.
Даже когда внезапно перестала видеть твой дар. Он недоверчиво вскинул бровь, но на мой тон это не повлияло. Продолжила так же уверено и твердо.
— Ты стал чужим. Я стала резкой и нетерпеливой. Поняла причину только в поместье Серпинара. А с тех пор у нас не было времени поговорить.
— Допустим, — его голос и поза оставались все такими же напряженными. — Но это не он к тебе явился. Ты позвала его.
Почему?
— Видимо, его магия оказалась сильней моего магического тела с вычерпанным резервом, — процедила я.
Сохранять остатки спокойствия становилось все трудней. Пустота резерва стала щекочуще-едкой. Голова болела после магического принуждения. Я устала. Устала от нападок. Выматывала необходимость защищаться от любимого, которого даже в бреду оберегала из последних сил. Раздражало его недоверие. Поэтому последняя фраза прозвучала грубо, жестко:
— Он все равно ничего не добился.
— Странное у тебя представление о "ничего", — виконт снова оскалился. — Он хотел услышать имя. Ты его назвала.
— Ему я ничего не сказала! — зло рявкнула я. — Ничего!
— Я слышал, — перебил он. — Слышал. Зачем ты отпираешься? Просто признай. Я не вижу в этом большой беды. Но объясни, зачем ты это сделала. Только не лги!
Он постепенно сбавлял тон, но все еще говорил резко. И мне хотелось ответить резкостью. Накричать, оскорбить, ранить. К счастью, сдержалась. А в следующий момент, Эдвин подался вперед, заглянул мне в глаза и неожиданно тихо сказал:
— Пожалуйста, Софи. Мы в любом случае найдем решение.
Только ответь правдиво. Пожалуйста.
Мой воинственный настрой пропал, исчезла злость, сменилась серой опустошенностью. Такая же ощущалась в золотистом родном даре. Ненужная ссора утомила нас обоих, от нахлынувшего эмоционального истощения опускались руки. — Я никогда не обманывала тебя, — в ломком осипшем голосе сквозила усталость. — Серпинар ничего от меня не узнал. Ни имени, ни описания внешности. И в здравом уме я бы его не позвала. Я ведь все еще люблю тебя.
Он просиял, словно в жизни своей ничего более радостного и чудесного не слышал, робко улыбнулся.
— Я тебя тоже. Очень сильно, — вздохнув, признался: — Но сегодня слушал, что ты говорила, и… Казалось, что схожу с ума. Только "надоел, не люблю, не могу, тюрьма, избавиться"…
Он понурился, притих.
— Как с Беатой? — осторожно уточнила я. Скорей, чтобы подтвердить свои выводы, а не ради ответа.
Он вскинул голову, окинул меня растерянным взглядом. — Да, — ответил недоуменно. Потом невесело усмехнулся: — Ты права. Прости меня, Софи.
— Тут нечего прощать, — заверила я.
Он встал, тяжело опершись о стол, подал мне руку. Теплая ладонь, ласковое сияние золотого дара. Металлические отблески исчезли, ощущение замкнутости ушло. Я обняла Эдвина за шею свободной рукой, поцеловала изогнутые робкой улыбкой губы. Он крепко сжал меня в объятиях, и мы долго стояли так, утешая, поддерживая друг друга после ссоры.