– Мне казалось, он будто держит меня за руки и говорит десять, девять, восемь – и в следующую секунду – в следующую секунду – это уже сейчас, ты целуешь меня в лоб.
– Два с половиной часа прошло!
В своем роде откровение бо́льшее, чем путаные лекции о сознании, Декарте, Беркли.
Десять, девять, восемь…
Прошло два с половиной часа!
Ни одна книга не смогла бы ее убедить так, как ее убедил тот день. Десять, девять, восемь… небытие. Милосердная девица! Она сделала больше, чем от нее требовалось. Вот одно из преимуществ женской любви, того, что тебя любят женщины: они всегда делают гораздо больше того, что требует от них долг. Десять, девять, восемь. Возвращение к жизни. Поцелуй в лоб. И еще полустертая детская переводная картинка на стене перед ее глазами. Тигра, Кристофер Робин и Пух, все без голов. Свободная кровать в детской палате? Она помнит только десять, девять, восемь – безболезненная репетиция смерти. Полезно вспоминать в мгновения смертельного страха. (В маленьких самолетах, на больших глубинах.) В тот раз у нее была двухмесячная беременность. В этот раз – два месяца и три недели.
Секретарша, прихрамывая, шагает по комнате. Вывих лодыжки, трепыхается грубый белый бинт. Ли краснеет. Она стыдится перед воображаемым «некто», которого не существует в реальности, но который наблюдает за нашими мыслями. Она укоряет себя. Конечно, речь не шла о ее несуществовании, а о несуществовании другого. Конечно. Да, вот что я, конечно, имела в виду, о чем я хотела думать. О таких вещах думают нормальные женщины.
– Миссис Ханвелл? Не спешите, пожалуйста.
– Не имеет отношения? Ты это о чем? Как ты могла рассказать мне эту историю и не упомянуть головной платок?
Натали смеется. Фрэнк смеется. Мишель смеется громче всех. Он немного пьян. Не только от просекко в бокале. От величия этого викторианского дома, от размеров сада, от того, что он знаком с барристером и банкиром, от того, что он должен находить забавным то, что они находят забавным. Дети как сумасшедшие носятся по саду, смеются, потому что смеются все остальные. Ли смотрит на Олив, гладит ее со страстью, пока собака не одуревает от ласк и не соскальзывает с рук. Она смотрит на свою лучшую подругу Натали Блейк и ненавидит ее.
– Ли… вечно пытается спасать кого-нибудь.
– Разве это не твоя работа?
– Защищать кого-то вовсе не то, что спасать. И вообще, я в последнее время в основном занимаюсь рекламой.
Натали вскидывает одну голую ногу на другую. Длинные, черные, как ночь, скульптурные ноги. Наклоняет голову прямо к солнцу. Фрэнк делает то же самое. Они в профиль похожи на короля и королеву с древней монеты. Ли должна держаться тени чего-то, что Фрэнк называет садовой беседкой. Две женщины прищуриваются, глядя друг на дружку над простором хорошо ухоженного газона. Они раздражают друг друга. Они весь день раздражали друг друга.
– Я все время наталкиваюсь на нее.
– Наоми, прекрати.
– Она училась с нами в школе. В это трудно поверить.
– Правда? Почему? Наоми, прекрати это. Отойди от барбекю. Это огонь. Иди сюда.
– Не бери в голову.
– Извини, повтори, пожалуйста. Я слушаю. «Шар». Я совсем не помню такого имени. Может, это было во время нашего разрыва? Ты тогда встречалась со множеством людей, которых я никогда не знала.
– Нет, в школе я ее не знала.
– Наоми! Я не шучу. Так подожди: в чем вообще проблема?
– Нет проблемы. Никакой.
– Просто, по большому счету, это не очень…
– Сказала она и осеклась.
– Что? Наоми, иди сюда!
– Ничего.
Приходит с бутылкой Фрэнк, он в такой же степени искренен с Ли, в какой его жена бесцеремонна. Его лицо совсем рядом. От него пахнет дорогим парфюмом. Ли откидывается назад, чтобы ему было удобнее налить.
– Почему так получается, что все, кто учился в твоей школе, – криминальные наркоманы?
– Почему все, кто учился в твоей, – министры от тори?
Фрэнк улыбается. Он красив, его рубашка идеальна, его брюки идеальны, его дети идеальны, его жена идеальна, в руке у него – идеально охлажденный бокал просекко. Он говорит:
– Наверное, хорошо, когда можешь у себя в голове вот так вот разделять мир на две части.
– Фрэнк, прекрати дразниться.
– Ли не обиделась. Ты ведь не обиделась, Ли? Конечно, я уже разделен на две части, так что, представь себе, мне трудно думать таким образом. Когда у вас, ребята, появятся дети, они поймут, о чем я.