Он деловито перекрестился и, буркнув: «Всего доброго!», кошкой шмыгнул в низкую дверь.
Так оно и случилось. Едва солнце позолотило маковки белёвской церкви, старший Оксаков выгнулся дугой и испустил дух.
Дни до похорон в суете и заботах пролетели незаметно. Денег в медведе оказалось весьма немало, причём каких монет там только не было! Антипа, даже не понимая – чьи это деньги, долго рассматривал слоновой кости флорины с лилиями и ликом Иоанна Крестителя, святого покровителя прекрасной Флоренции и блестящие луидоры с профилями Людовика XIII и Короля-Солнце. Но наспех прикинутая общая сумма не поражала воображение – по крайней мере, нашего амбициозного молодого человека. Как правильно заметил почивший папашка, это были подъёмные, капитал для первичного толчка, подаренная сыну возможность развернуться.
Юный Оксаков поймал себя на том, что испытывает очень странное чувство - ему вдруг стало даже жалко, что отец помер. Нет, он его совсем не любил - хотя бы потому, что из-за долгого отсутствия почти не знал - поэтому рыдать над хладным телом совсем не собирался. Он отдавал себе отчёт, что, будь отец жив, ему было бы проще - покойный был изрядным прохиндеем и знающим много тайн человеком, иметь которого в своей команде было бы весьма полезно. Но чувство, овладевшее Антипой, было вовсе не рациональным. Он не сокрушался об уходе полезного союзника. Он просто думал - вот как так? Жил человек, всю жизнь эти деньги копил, а потом взял - и всё мне оставил! За что? С какой такой радости? И тоже не сказать, чтобы любил безумно - в детстве он сына вообще не замечал, а потом они и не виделись вовсе. Зачем? Зачем меня из Гродно вызвал, тайну мне передал, хотя от успеха этого предприятия ему уже не холодно, не жарко будет? Что заставляет родителей так поступать? Что заставляет меня сейчас думать, что будь он живым - мне было бы лучше - там, внутри, хотя я бы в таком случае лишился денег?
И младший Оксаков вдруг понял, что в мире не осталось людей, к которым он бы мой прийти со своей бедой просто так - не на деловые переговоры. И ему даже захотелось поплакать.
Антипа тряхнул головой, изгоняя странные мысли. Скорее всего, дело было в том, что никто и никогда ничего не давал ему даром. Только отец.
Да уж, правду говорят, что даром на этом свете достаются только мама с папой.
Но это не точно.
И не всем.
Закопали бывшего тиуна как-то сухо и буднично, на кладбище никто, кроме симулирующего Антипы да пары выживших из ума бабок, не плакал. Зато на поминках все быстро и умело надрались и даже пару раз подрались.
А наутро Антипу позвали к князю, который уже неделю не вставал с постели, и на похоронах потому не присутствовал.
Князь юному Оксакову совсем не понравился. Глава клана Белёвых был волком, причём волком матёрым. И смотрел по-волчьи, взглядом давил, Оксаков даже оробел слегка. Смотрел князь, впрочем, не зло, даже с некоторой жалостью.
Говорил недолго и явно через силу – всё-таки выглядел князь неважно – но главное сказал. Дескать, он сирот никогда не обижал и сейчас начинать не планирует. Поэтому всё будет так, как они пару месяцев назад договорились с покойным управляющим – сын заступает на должность отца, и будет исполнять его обязанности до зимы.
Если всё будет нормально, и князя работа устроит, то после Введения во храм Пресвятой Богородицы[1] Антипа Оксаков станет уже полноправным княжьим тиуном.
[1] Введение во храм Пресвятой Богородицы — двунадесятый великий православный праздник. Отмечается 21 ноября (4 декабря).
После этого князь поинтересовался, нет и у новоиспечённого сироты каких-нибудь личных просьб?
Тут-то Антипа и повалился князю в ноги, и попросил слёзно – перед тем, как он засядет за амбарные книги разбираться с хозяйством, отпустить его на пару недель выполнить обет. Пока, мол, отец кончался, дал он клятву Господу совершить паломничество к святой чудотворной иконе Божией Матери Чубковичской[2]. Причём от Стародуба до Чубковичей идти Антипа собирался босиком и с, как витиевато выразился будущий паломник, «вервием на вые[3]».
[2] Чудотворная икона Божией Матери Чубковичская «Одигитрия» абсолютно реальна, известна с XV века, религиозные паломничества в село Чубковичи Стародубского района Брянской области чрезвычайно популярны и поныне.
[3] Верёвкой на шее
Князь расчувствовался, похвалил почтительного сына, пообещал подумать над сокращением испытательного срока и на паломничество благословил.
Ни в какие облюбованные богомольными старушками Чубковичи наследник княжьего тиуна, естественно, не собрался. Ему кровь из носа необходимо было посетить Трубчевское княжество и пообщаться с тамошним властителем. Повара Ерошку он отловил давно и плотно пообщался с ним в тёмном тихом уголке кухонного склада, выяснив немало интересных подробностей. Ну а главное – при разборе отцовских вещей нашёл занятную склянку с вроде как водой внутри. Хотя какой разумны человек будет держать в склянке воду? Склянка эта должна была в изрядной степени облегчить ведение переговоров с князем Трубецким.
Повару наш герой, кстати, велел сделать паузу с заправкой яблок. Вдруг заказчик из Трубчевска на переговорах заартачится и вообще решит, что уже оказанная услуга не стоит и гроша? Тогда у Антипы должна быть возможность показать якобы найденную склянку уже белёвскому князю и рассказать про разоблачённый им заговор. Сын за отца не ответчик – так, кажется, кто-то из великих властителей сказал? Жаль, прогуливавший гишторию Антипа уже и не помнил – кто это был.
Оставалось решить последний вопрос – на дорогах Северских земель «пошаливали». Причём изрядно – у отправившегося в путь в одиночку Оксакова были все шансы вернуться в Белёв нагим как Адам, но с основательно разбитой рожей. Это в лучшем случае. В худшем – в столь же раздетом состоянии улечься навсегда в придорожную канаву.
Сюда он приехал, присоединившись к большому обозу, а вот в «паломничество»… Никто из княжьих людей не должен был знать, куда он направляется.
Короче, нужна была охрана, да и вообще, - как ни жалко отцовских денег, а пора уже обзаводиться своими людьми. Без своих человечков никакой каши не сваришь.
И Антипа отправился в «Луну и грош».
Глава 7. "Ходим мы по краю"
Корчма «Луна и грош» была бы очень уютной, если бы не публика.
Едва Антипа, пригнувшись, втиснулся в низкую дверь, в него вперилось столько взглядов, что он почувствовал себя красной девкой, проходящей мимо роты солдат – так его полировали взглядами.
Пройдя как сквозь строй до стойки здоровенного пожилого корчмаря, и.о. тиуна малость сробел, потому слово «Пива» произнёс позорно. Можно сказать – пискнул, а не произнёс. И сам на себя очень обозлился. Потому кхэкнул и более солидно добавил:
- А к пиву…
На чём и обломался.
- Это корчма. – перебил его хозяин. Говорил он по-русски чисто, но с явным немецким выговором. – Здесь пьют. Жрать в трактире будешь. Может, конечно, в вашей деревне и делают всё одновременно, как при свальном грехе. Но приличные люди дивидируют свои занятия.
- Что, простите, делают? – спросил окончательно стушевавшийся Антипа.
- Это латынь, селянин, - презрительно процедил корчмарь. - Divide et impera: разделяй и властвуй.
- Я знаю, нас учили – зачем-то сказал Антипа и сразу о том пожалел, настолько жалко прозвучала эта реплика.
Кабатчик только хмыкнул, вложив в этот короткий звук всё, что он думает об антипином образовании. Затем цапнул со стойки оксаковскую монету, попробовал её на зуб, близоруко осмотрел результат, утвердительно кивнул и изрёк:
- За стол садись, не стой столбом.
И издевательски добавил:
- Дорогому гостю всё подадут.
Взмокший Антипа плюхнулся за ближайший стол, думая про себя: «Чёрт знает что, ну и сервис здесь у них! Вместо удовольствия – полное ощущение, что тебя поимели». Тут он вспомнил, что ему не дали сдачи, но обратно к стойке не пошёл, решив поднять этот вопрос, когда ему принесут пива. Настроение испортилось окончательно.