Летом того года, когда мальчик пошел в школу, они поехали отдыхать.
Колин никогда еще не видел моря. Все последние недели перед отъездом Сэвилл рассказывал ему о его синеве и бескрайности, о песке, о чайках, пароходах, о маяках и даже о контрабандистах. Про эти комнаты он узнал от одного человека на работе, Элин написала туда, они выслали задаток. В день отъезда он встал рано, но мальчик был уже на кухне и чистил ботинки. Его костюмчик лежал на стуле рядом с пустым очагом. У двери стояли два чемодана, уложенные накануне.
— Что-то ты раненько вскочил, — сказал он. — Думаешь, поезд уже готов? А по-моему, паровоз еще только завтракает!
Мальчик даже не улыбнулся, в нем уже нарастала тусклая, почти мрачная сосредоточенность, словно им предстояло идти в бой.
— А мои ты не почистишь? — спросил отец.
Он принес свои ботинки и накрыл на стол, а Элин еще убирала постели наверху.
Когда они собрались уходить, мальчик ухватил чемоданы.
— И не пробуй! — сказал отец.
С той минуты, как мальчик кончил чистить ботинки, он находил себе все новую и новую работу, вымел очаг, вынес золу, помог перемыть посуду и как пришитый ходил за матерью, когда она напоследок осматривала комнаты, проверяя, завернут ли газ и краны, хорошо ли задвинуты задвижки на окнах. Они заложили засов на задней двери, заперли ее и вышли с чемоданами через парадный ход. Сэвилл поставил чемоданы в палисаднике, запер дверь, подергал ее и оглядел окна, а мальчик тем временем приподнял один чемодан, потом второй и, задохнувшись, опустил их на землю.
— Дай-ка мне, — сказал Сэвилл, засмеялся и отдал жене ключ. — Не пойму только, зачем мы дом заперли. Украсть-то у нас нечего!
Но даже теперь, когда мальчику оставалось только идти рядом с родителями, настроение его не изменилось. Он крепко держался за материнскую руку и нетерпеливо оборачивался, когда отец останавливался передохнуть или перекладывал чемоданы из одной руки в другую.
— У нас тут вещей на три месяца! — сказал Сэвилл жене. — Знай я, какие они тяжелые, я бы запасся тачкой.
Час был еще ранний — пустые улицы, темное серое небо над головой. Во время завтрака он поглядел в окно и сказал: «Как оно сообразит, что мы отдыхать едем, так сразу засияет!» Но вот они на улице, медленно идут к станции, а небо все такое же, только тучи стали гуще.
— Ну, хватит говорить о погоде, — сказала Элин. — А то все солнце, солнце! Так мы его и вовсе не увидим.
— Не беспокойся! Как оно заметит, что мы тронулись в путь, так и засияет. — Он поглядел на сына. — Оно любит, когда люди радуются, — добавил он.
На каждом углу Сэвилл ставил чемоданы и переводил дух. Один раз он закурил, но тут же бросил сигарету. В домах, мимо которых они проходили, люди мало-помалу просыпались — отдергивали занавески, разводили огонь, Некоторые выглядывали из дверей.
— Значит, уезжаешь, Гарри?
— Угу, — отвечал Сэвилл. — И наверное, не вернусь.
— Что-то чемоданы у тебя тяжеленьки. Месяц путешествовать будете?
— Месяц, месяц, — отвечал Сэвилл. — Никак не меньше.
По улице ехала тележка молочника. Он брал кувшины, выставленные на крыльце, шел к тележке и наливал в них молоко из блестящего круглого бидона. Сзади на тележке висели черпаки — одни с длинными ручками, другие точно металлические кувшины.
Молочник окликнул их и замахал рукой.
— Сейчас она мне ох как кстати пришлась бы, — сказал Сэвилл, кивая на тележку.
— И далеко вы собрались? — спросил молочник.
— На станцию.
— Я вас подвезу, — сказал молочник. — Если хотите.
Элин неуверенно оглядела тесно стоящие бидоны.
— Разве что чемоданы, — сказал Сэвилл. — А мы и на своих двоих доберемся.
— Все поместитесь, старина, — сказал молочник. — Я сейчас.
Он был в черном котелке и коричневом халате. Они стояли и ждали, пока он разносил полные кувшины.
— К морю, значит, едете? — спросил он, когда вернулся.
— К нему самому, — ответил Сэвилл и поглядел на мальчика.
— В первый раз? — сказал молочник.
— В первый.
— Жалко, я с вами поехать не могу.
У молочника были румяные щеки. Из-под полей котелка на них смотрели бледно-голубые глаза.
— Залезайте, — сказал он. — Чемоданы я потом поставлю.
Первой забралась на повозку Элин, ухватившись за выгнутую доску, заменявшую крыло. Она встала с одной стороны, Сэвилл с другой.
Молочник подсадил мальчика, и он встал спереди у металлической перекладины, сквозь которую были продернуты вожжи.
Чемоданы были в конце концов втиснуты стоймя между высокими бидонами.