В больнице он ждал в домике у ворот. Вдоль стены стояли жесткие стулья, а за стеклянной перегородкой сидел мужчина в форме, читал газету и посматривал на подъездную дорогу.
Он не видел, как мать шла по дороге. Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и она вошла в своем пальто, розовая, с блестящими глазами и чуть-чуть растерянная, словно уезжала отдыхать. В руках она держала сверток, завернутый в белую шаль.
— Ну вот, — сказала она. — Здравствуй, Колин. — Она повернулась к отцу, и он поставил на пол чемодан.
Тогда она нагнулась и сказала:
— Ну вот, голубчик. Ты без меня скучал?
Он кивнул и, когда она прижалась к нему, заплакал.
— Мы же домой едем. Вместе. И теперь все будет хорошо.
— Да, — сказал он, прижимаясь лицом к ее локтю.
— Такси вам надо? — спросил человек в форме. Он вышел из-за перегородки и теперь с газетой в руке стоял у двери.
— Да, — сказал отец. — Вызовите нам такси, ладно?
Он глядел на человека в форме, улыбался, посмеивался, кивал.
— Колин, — сказала мать. — Хочешь посмотреть на него?
— Да, — сказал он и посмотрел на крохотное личико, выглядывавшее из свертка.
Оно спало, закрыв глаза. К щеке прижимался крохотный кулачок, и ноготь на большом пальце был почти совсем белый.
— Как мы его назовем? — спросила мать.
— Не знаю. — Он помотал головой, все еще глядя на спящее личико.
— Мы думали, Стивен. Но выбирать будешь ты. Мы решим, когда будем дома.
Подъехало такси, чемодан поставили в багажник, и шофер держал открытой заднюю дверцу, пока мать садилась с маленьким. Колин сел рядом с ней, а отец — впереди с шофером.
— Куда? — спросил шофер.
— На автобусную остановку, — сказал отец.
— До нее же и двухсот ярдов не будет, — сказал шофер.
— А дальше мне не по карману, — сказал отец. — До нашего дома шесть миль.
Шофер посидел с закрытыми глазами, а потом сказал:
— Свезу за десять шиллингов.
— Десять шиллингов, — сказал отец. — А знаешь, сколько часов я вкалываю, чтобы их заработать?
Они вылезли у автобусной остановки. Шофер остался сидеть за рулем — чемодан из багажника они достали сами, и дверцу, когда вылезала мать, придерживал Колин.
— Надо было бы поехать до дома, — сказала она. — Ведь такой случай.
— Я бы поехал, — сказал отец. — Только он мне не пришелся. Какого черта платить столько такому, как он? Хочешь, я схожу и возьму другого.
— Нет, — сказала она. — Поедем на автобусе.
Она прижимала маленького к себе и посматривала на его личико, прикрытое уголком шали.
— Нам должны были дать больничную машину, — сказал отец. — Я каждую неделю плачу в больничный фонд, а нам даже машины не дали.
— О чем ты говоришь, — сказала мать. — Мне как раз очень хотелось поехать на автобусе.
Он сел на скамейку позади них, а чемодан поставили в багажник у двери.
Иногда они оборачивались к нему.
— Тебе удобно? — спросил отец.
Он кивнул, стискивая кулаки в карманах.
— Ты спроси у миссис Шоу, он вел себя молодцом, — сказал отец.
Другие пассажиры посматривали на них и улыбались, а когда выходили, то нагибались и заглядывали под уголок шали.
— Миленький какой, — говорили женщины. — А он кто — мальчик или девочка?
— Мальчик, — отвечал отец и сам смотрел на крохотное личико.
— А кричать он здоров, сразу видно, что мальчик.
— Не без этого, — сказал отец. — Пожаловаться нельзя.
Когда они приехали в поселок, отец, посвистывая, спрыгнул на землю, взял чемодан, махнул кондукторше и осмотрелся по сторонам.
Они шли по улице, а женщины выходили из дверей, и мать останавливалась, откидывая уголок шали.
— Кушать хочет, — говорили женщины. — Вы уж идите.
— Да, черт подери, еще один голодный рот, — говорил отец.
Колин шел за ними с чемоданом, ставил его на землю, когда они останавливались, глядел прямо перед собой и по-прежнему чувствовал себя неловко, потому что на нем в будний день был праздничный костюм.
У двери отец сказал:
— Ты на беспорядок внимания не обращай. — Он сунул ключ в замок. — Садись отдыхай, а я чай вскипячу.
Он поставил чайник на огонь, который разжег перед тем, как они поехали в больницу, достал чайничек для заварки и чашки.
— Просто слов нет, — сказала мать. — До чего же хорошо вернуться домой.
Она сидела, оглядывая кухню, глаза у нее сияли, щеки все еще были розовыми.
— Сейчас, сейчас, — сказала она маленькому, воркуя над ним, и развернула шаль. Ножки у него были крохотные, изогнутые и, как личико, красные от плача. — Ну-ка, нравится тебе твой дом? — спросила она.