Насчет мышей возражать нечего. Действительно, у Мурки и Макарыча, животных, в общем, мужественных, есть эта слабость: они робеют перед мышами.
— Равнодушие!.. Вот какую непростительную для комсомольца черту вы проявили в трудную минуту, товарищ Филиппов! Равнодушие и зазнайство!
Костя отлично знает, что Таню не остановишь и в конце концов она все равно настоит на своем.
— Ладно, — вяло говорит он. — Только так и знай: хищники от меня отвыкнут!
— Никогда в жизни! — горячо восклицает Таня. — Как ты можешь говорить такое? Да Макарыч… Он за тебя жизнь отдаст, твой Макарыч!
В глубине души Костя понимает, что Таня права. Не такая это любовь, чтобы она прошла за месяц.
— Ладно… — хмуро повторяет Костя.
Вечером Костя последний раз кормит хищников и уходит в отдел рептилий. Две недели он днюет и ночует в отделе. Он часами простаивает у стеклянных стенок террариума и наблюдает, наблюдает, наблюдает… Он следит за кормлением, сном и бодрствованием медлительных черепах, неповоротливых крокодилов и стремительных ящериц. Он повышает и понижает температуру в террариуме. Но рептилии никак не отзываются на эти изменения режима. У кобр попрежнему окровавленные головы. Крокодилы лежат, закрыв глаза. Только по тому, как влажная серо-зеленая кожа на боках поднимается и опускается, видно, что они живы. А в субботу, второго февраля, заболевает Наяда, огромная лучистая черепаха с острова Мадагаскар.
Ветеринарный врач Савицкий, работающий в зоопарке, долго осматривает больную, выслушивает, раздвигает пинцетом рот, чтобы исследовать глотку, потом несколько минут неподвижно сидит за столом, закрыв глаза, и думает. Черепаха лежит рядом, спрятав голову под панцырь, покрытый красивым узором: желтые, как маленькие солнца, пятна и расходящиеся от них лучи.
— Ну-с, причины заболевания установить пока не решаюсь, — говорит наконец доктор гулким басом. — Общий упадок сил и потеря интереса к жизни. Это распространённая болезнь рептилий в неволе. Даже не берусь подсказать способы лечения. Покой, легкое питание: фрукты, компоты…
Голос у Савицкого такой сильный, что вздрагивают стекла в окне, только красавица-черепаха лежит неподвижно, не обращая внимания на гром, перекатывающийся над ее узорчатым щитом.
— Да-с, именно потеря интереса к жизни… Животное — очень просто организованное, а так тяжело переносит неволю. В лондонском зоопарке ежегодно погибает почти половина рептилий, в Нью-Йорке — еще больше.
Вечером Костя берет Наяду с собой. На улице ледяной ветер. Костя бережно несёт Наяду, закутав ее в одеяло. Хотя в Костиной комнате есть холодные углы, но батарея парового отопления под окном пышет сухим жаром. На трубы батареи Костя кладет мокрое полотенце, чтобы воздух стал влажнее. Для черепахи он устраивает около батареи мягкую подстилку — лежи и грейся!
По правде сказать, Костя глубоко верит в целительное действие своей комнаты. В 1943 году, когда доктор Савицкий был на фронте, именно тут отлеживался годовалый Макарыч, страдавший острым воспалением легких. У него так хрипело внутри, что у Кости разрывалось сердце. Костя и Таня по очереди дежурили у больного львенка и в конце концов выходили его.
— Лежи и грейся! — говорит Костя, подвигая свою кровать поближе к батарее, чтобы сразу услышать, если ночью болезнь у Наяды обострится и она будет беспокойно себя вести.
Спит он вполглаза. Спит и прислушивается.
Костя просыпается от странного шума. Еще не раскрыв глаз, сонный, он понимает: это не метель и не звон первого трамвая, это и не шум скребков, счищающих лед с тротуаров. Костя садится на постели. Первое, что он видит, — пустой матрасик. Поворачивается — и в желтом свете ночных фонарей, проникающем с улицы, замечает черепаху. Высунув голову, она ползет по комнате с необычайной для черепахи, а тем более для больной черепахи, быстротой, вызывая этот шуршащий, царапающий шум.
Костя поднимается и подвигает черепахе корм. Наяда ест с жадностью. Если глаза черепахи могут выражать веселье, то сейчас они выражают именно веселье. Все это так удивительно, что Костя выскакивает в коридор, где висит телефон, и звонит Савицкому.
— Вы не спите, Ярослав Юльевич?
— Хм… Сплю. То-есть сейчас отчасти не сплю, — отвечает хриплый со сна бас.
— Вы меня простите, Ярослав Юльевич, я насчет Наяды. Только что Наяда…