— Вы считаете, что устойчивые чумные бациллы могли быть получены от устойчивых кишечных палочек?
— Да.
— То, что кишечные палочки могут передавать по наследству свои свойства дизентерийным бациллам, с которыми они вместе находятся в кишечнике, — это ещё более или менее понято. Но кишечная палочка и чумная бацилла — это ведь совершенно разнородные бактерии!
— Я бы этого не сказал, — улыбнулся Нисидзака.
Кохияма весь превратился в слух.
— Вы, наверное, знаете, что при изучении микробов применяется метод окраски. И возможно, слышали о реакции Грамма?
— Слышал, — подтвердил Кохияма.
— Так вот, и у кишечной палочки, и у чумной бациллы реакция эта одинаковая — отрицательная.
— Следовательно, они обладают какими-то общими свойствами?
— Да. Их нельзя рассматривать как качественно разнородные бактерии. Обратимся далее к их форме. Известно, что форма бактерий может быть шарообразная — кокки, палочковидная — бациллы и извитая — вибрионы и спириллы. Кишечная палочка — это средней величины палочковидная бактерия. Чумная бактерия тоже имеет форму палочки, только толстой и короткой, с тупыми закруглёнными концами. К кишечным палочкам в широком смысле слова принадлежит и дизентерийная бацилла. Короче говоря, и кишечная палочка, и дизентерийная бацилла, и чумная — всё это палочковидные бактерии.
— Таким образом, и по форме, и, по-видимому, по своим свойствам они похожи?
— Да. Эти микробы, в частности кишечные и дизентерийные палочки, так и называют: родственные бактерии. Так что в какой-то мере можно считать, что различны лишь названия болезней, возбудителями которых они являются.
— В таком случае фактор R может передаваться кишечными палочками чумным бациллам точно так же, как и дизентерийным?
— С точки зрения теории наследственности — да.
Странно! Ведь ещё вчера Нисидзака заявил, что потребовалось бы не менее трёх часов, чтобы ответить на вопрос, интересовавший Кохияму. А сейчас он сумел это сделать за каких-нибудь двадцать минут. Значит, вчера он просто уклонился от ответа. А сегодня почему-то вдруг решил объяснить всё. Ну что ж, это должно было только радовать.
Не обладая достаточными знаниями по микробиологии, Кохияма на каждом шагу чувствовал свою полнейшую беспомощность и не раз приходил в отчаяние, наталкиваясь на непреодолимый барьер, отделявший его от тайны исследований Убукаты. Сейчас же он получил наконец подтверждение своей смутной догадки о том, что свойство противолекарственной устойчивости кишечной палочки может передаваться и чумным бациллам.
— Спасибо, теперь ясно. — Кохияма с чувством искренней благодарности поклонился старому профессору.
Со двора послышались чьи-то шаги. Нисидзака вздёрнул кверху свои седые брови. И стал похож на беспомощного и испуганно насторожившегося зверька.
— Ах, будь оно неладно! — сказал он с досадой.
— Может, мне уйти? — спросил Кохияма.
— Нет, подождите. Сделаем вид, будто мы говорили вот об этих вазах…
Нисидзака поднялся и снял с полки белую и голубую фарфоровые вазочки редкой старинной работы. Открылась входная дверь, и в коридоре послышались чьи-то уверенные шага. Чувствовалось, что этот человек привык заходить сюда без всяких церемоний.
— Так вот вы где! — сказал Катасэ, появившийся на пороге гостиной. — Беспечный вы человек, Кохияма. Доктор Канагаи поручил мне сообщить вам своё решение, но я с трудом вас нашёл. Мне и в голову не пришло, что вы можете быть здесь.
— Я увлекаюсь антикварными изделиями и уговорил профессора показать, мне кое-что из своей коллекции, — ответил Кохияма.
— Похвальное увлечение. Кстати, о намерении доктора Канагаи заодно узнает и господин профессор. Доктор собирается здесь заночевать, надеясь, что Тэраду удастся ночью забрать в больницу. Стажёр Симодзё-кун тоже ночует у нас.
БОРЬБА ПРОТИВ BCW[12]
1
Наступил седьмой день. Незадолго до полудня Кохияма пробрался в парк через тайный лаз в заборе. Парк не произвёл на него такого впечатления, как вчера. Отчасти, возможно, и потому, что приключение утратило привлекательность новизны. Вдобавок моросил холодный дождь, и сам воздух в парке показался уже не таким свежим, как вчера вечером, когда Кохияма испытал радостное чувство возвращения к жизни.
Между ним и Эммой произошла небольшая размолвка. Когда он сообщил ей о своём намерении отлучиться из дому, она сказала:
— Я пойду с вами.
— Нет, этого не следует делать, — ответил Кохияма. — Сейчас здесь и доктор Канагаи, и стажёр. Слишком много лишних глаз. Если мы оба исчезнем, это могут заметить.
— А с какой целью вы идёте? — недоверчиво спросила Эмма.
— Разве я тебе не говорил? Мне нужно ещё раз позвонить по телефону.
— Вы хотите сообщить в редакцию о том, что здесь происходит?
— Вовсе нет. Я хочу получить ответ на свой вопрос.
— Вы что-то скрываете от меня?
— Я не собираюсь ничего от тебя скрывать. Через полчаса вернусь и всё расскажу.
— Значит, вчера я вам понадобилась только для того, чтобы показать дорогу… — У Эммы полились слёзы.
Они стояли во дворе возле двери чёрного хода и могли не опасаться, что кто-нибудь их здесь увидит. Кохияма растерялся. И вовсе не потому, что он не выносил женских слёз. Смущало его то, что Эмма в какой-то степени была права. Она начинала догадываться о преступных целях работ отца. Когда Кохияма связался по телефону с редакцией, она поняла это отчётливо и не только не пыталась препятствовать Кохияме, а, напротив, помогала ему. Но она опасалась, что Кохияма может что-то скрыть от неё.
— Ну что ж, если ты считаешь, что никакого риска нет, идём! — решился наконец Кохияма.
— Ладно, идите один, — сквозь слёзы проговорила Эмма. Она потянулась к нему и поцеловала в щёку. — Только помните уговор: через полчаса вы должны быть на месте.
И в самом деле, при теперешней обстановке тридцать минут были максимальным временем, которое Кохияма мог отсутствовать в изоляторе.
Сомэя сказал, чтобы он позвонил в поддень. Обычно в это время в редакции только начинают раскачиваться. Но, по-видимому, Сомэя знал, что Цурумото успел получить нужные сведения ещё до полудня.
С другой стороны, и Тэрада велел ему прийти в полдень. Но ведь невозможно в один и тот же час быть и у телефона на улице Киссёдэра, и на втором этаже у Тэрады! Он решил ровно в двенадцать позвонить в редакцию и минут через пятнадцать вернуться в изолятор.
Доктору Канагаи тоже было известно, что Тэрада просил прийти Кохияму к нему в полдень. Он надеялся, что им наконец удастся выманить этого упрямца и увезти в больницу. Он провёл на «вилле» ночь, всё утро томился от безделья и, несмотря на всю свою выдержку, начинал уже терять терпение — в конце концов, не мог же он забросить все дела в клинике из-за одного больного.
Если даже Кохияма задержится минут на пятнадцать, ему трудно будет объяснить своё отсутствие даже Эмме. Может быть, бросить всё и уйти совсем? Или прибегнуть к какому-нибудь чрезвычайному средству и насильно отправить Тэраду в больницу? И в том и в другом случае это слишком большая ответственность. Но бог с ней, с ответственностью! Главное — все его труды и старания лопнут тогда как мыльный пузырь. Последние пять минут могут испортить всё…
Подняв воротник пиджака, Кохияма побежал через рощу. Поднявшись на мост через пруд, он невольно замедлил шаг. По воде плавали не белые лебеди, как вчера, а дикие утки. Мокрые от дождя, они будто сделаны были из папье-маше. Сейчас ничто уже не радовало глаз и не заставляло, как вчера, восторгаться жизнью.
Зловещими казались и эти чёрные птицы. В голове мелькнула нелепая мысль: чего доброго, это они вчера занесли сюда чуму, от которой погибли прекрасные белые лебеди, и теперь остались лишь эта чёрные утки, как бы олицетворяя «чёрную смерть».
Словно желая поскорее избавиться от этого наваждения, Кохияма стремительно побежал вперёд. Ему нужно было от летнего театра подняться по склону и пройти по переулку, который вёл на Киссёдэра. Но когда он подумал о телефоне возле бара, ноги его невольно остановились. Ему вспомнился молодой бармен, который подозрительным взглядом проводил их вчера вечером. Кто его знает, что это за тип! Не исключена возможность, что вчера этот молодчик подслушал его разговор по телефону.