Я тоже присел на кровать - на свою и сказал:
. - Вы же знаете, Генрих Артемьевич, что меня колотит всего.
- Знаю, - ответил Гарай.
Немного подумал и, глядя мне в глаза, сказал:
- Вы мне нравитесь, Гальский.
Я ничего не придумал, как спросить:
- Почему?..
- Вы такой же молчальник, как я, - ответил Гарай.
- Но...
- На ваши "но" я могу ответить одно: хотите, будем работать вместе?
Я не понял: может быть, разобрать рюкзак, и ответил:
- Генрих Артемьевич!..
- Хорошо, - сказал он, - сначала отвечу на ваши вопросы.
Сейчас это было для меня самое важное.
- Вы видели все, - начал Гарай, - немало узнали за сегодняшний день, и пояснять мне осталось совсем немного.
Он сделал паузу, потом заговорил негромко - замечу, что он никогда не повышал тона:
- Случай в пещере не представляет собой ничего особенного. Через "Сигнал" вы слышали, как повышалось звучание в скалах, вы поднимали трубку несколько раз. То же самое слышал я без трубки: у меня натренированный слух. Но когда я приложил ухо к стене, я понял, что в пещере неминуем обвал. Он уже начался скалы дрожали от напряжения. Но тут я услышал голоса. Группа Ветрова находилась рядом, за перемычкой. Напряжение шло оттуда, и точка разрыва концентрировалась в перемычке, между нами и Ветровым. Здесь стоял такой же визг, как в камне, который мы с вами обрушили. А я по опыту знал: достаточно сильного и точного удара - скала расступится.
- Сезам, откройся?..
- Как хотите, так называйте, Яков Андреевич.
Впервые Гарай назвал меня по имени, отчеству.
- Вопрос в другом, - продолжал он. - Во всей этой какофонии надо проследить систему и "навести" порядок. Здесь нужен музыкальный слух, образование - профиль, если хотите. Слуха у меня нет. Даже "Катюшу" я, наверное, не спою правильно. Образования тоже нет. А работа предстоит тонкая научная. Вы музыкант, специалист, беритесь за это дело.
Я был ошеломлен. Вот что предлагает мне Генрих Артемьевич! Не содержание рюкзака - нет! Гарай предлагает работать с ним, и объем работы не какой-нибудь камень, не груда породы, принесенная из пещеры, - Земля!
- Перспективы заманчивы, - продолжал между тем Генрих Артемьевич. Предстоит создать новую науку на стыке геологии с музыкой. Может быть, науку назовут геомузыкой, может, придумают слово из латыни или древнего греческого, ни того, ни другого языка я не знаю. Главное, что такая наука напрашивается. Помните, как поет полиметаллическая руда? Поют не только металлы - песчаник, гранит, базальт. Все это надо систематизировать, утвердить перед научным миром. Один я это сделать не в состоянии. Вместе мы сделаем.
Перспективы действительно ошеломляющие - я окончательно понял, чего от меня хочет квадратный неразговорчивый человек. Но для этого... Подождите, Генрих Артемьевич, у меня голова идет кругом! Для этого надо отказаться от филармонии, сменить подмостки с прожекторами, глядящими на тебя, с аплодисментами, бьющими в уши, на мрак и бродяжничество в пещерах. Сменить квартиру в центре Одессы на бивачные кочующие палатки, обед в ресторане на черствый хлеб. Для этого, Генрих Артемьевич, надо иметь характер. Впрочем, характер вырабатывается в труде, в обстоятельствах жизни. "Гальский, вы много ездите..." С дирижером я никогда не ладил. А ездил много - на Урал, в Подолье, на Байкал. Меня тянуло к необычайному. Может, в этом мое призвание? Нет, призвание - музыка. "Музыка Земли..." От кого я услышал эти слова?
От Ветрова Павла Никаноровича. В двери, на выходе из филармонии. Вот и сравни: дверь и "Сезам, откройся!". Ветров? Недаром он познакомил меня с Гараем.
И вот сегодня настоящие чудеса. Я участник чудес. Захватывает? Дух захватывает!..
И все-таки филармония, сцена! Боже мой!.. Все у меня в жизни улеглось, устоялось. Как же можно ломать? Смотрю на Гарая, на его спокойное, уверенное лицо. Человек живет по другим законам, не клавиши у него под руками, не партитура. Даже "Катюшу" он не споет правильно. Но ведь как сказано: "Может быть, науку назовут геомузыкой..." Генрих Артемьевич призывает меня эту науку создать. Что же меня удерживает? Обед в ресторане? Я глотаю слюну. Не потому, что вспомнил обед в ресторане, слюна у меня горькая, как полынь.
И дыхание жесткое. И сердце колотится о ребра, вот вот выскочит.
Гарай продолжает говорить о путях к новой науке.
Я смотрю на него: не агитируйте, я решил, я согласен! Бог с ней, с филармонией, с прожекторами. И с дирижером - пусть размахивает руками...
А Гарай спрашивает:
- Согласны, Яков Андреевич?
Молча, памятуя о том, что спелеологи народ сметливый, подаю ему руку.
Так же молча, с видимым одобрением Генрих Артемьевич принимает руку.
А я отрываю от себя все прошлое.