Невшатель, Берн, Фрибур. Именно из этого последнего города в один прекрасный день Сезанн исчез. Повод, называемый в связи с этими обстоятельствами, кажется сомнительным (или вызывающим тревогу): встретив на улице антирелигиозную манифестацию, он якобы так разволновался, что сбежал, будучи оскорблённым в своих чувствах, в своей вере, вновь обретённой, видимо, не без помощи сестры. Или он просто воспользовался этим предлогом, чтобы ускорить свой отъезд? Сезанн был вполне способен на подобную выходку. Гортензия с Полем-младшим рассчитывали, как обычно, встретиться с ним вечером в гостинице, но он там не появился. Четверо суток они мучились неизвестностью и волновались, хотя прекрасно знали привычку Поля-старшего сбегать из неугодного ему места. Наконец они получили письмо, отправленное из Женевы. Сезанн ждал их там, он уже успокоился.
Гортензия настаивала на продолжении этого чудесного путешествия, она собиралась вернуться в Веве, а затем перебраться в Лозанну, но Сезанн даже слышать об этом не хотел. Швейцария раздражала его. Начались скандалы: Поль намеревался вернуться в Экс, Гортензия соглашалась только на Париж. Она уехала туда одна, а уставший спорить с ней Сезанн отправился в Жа де Буффан.
Человек всю жизнь помнит то, что когда-то сильно потрясло его. Одним из таких потрясений стала для Сезанна картина, которую он когда-то открыл для себя в городском музее Экса и которую приписывали кисти Ленена — «Игроки в карты». Он всегда мечтал написать нечто похожее. Почему его зацепила именно эта тема? Да потому, что он часто наблюдал подобные сцены. Образы этих игроков в карты станут собирательными и дадут ему возможность попробовать себя в новом виде живописи — на сей раз в живописи жанровой.
На эту тему он написал пять полотен и множество этюдов к ним. Кто эти мужчины, изображённые в профиль, мирно играющие в карты в скромно обставленной комнате? Поль Алексис утверждает, что это крестьяне из Жа де Буффан. Тот, что справа, с трубкой во рту — садовник Поле. В качества образца для интерьера помещения, в котором сидят его игроки, Сезанн взял знакомую ему обстановку разбросанных вокруг Жа де Буффан ферм, где ему, видимо, не раз случалось ночевать во время долгих одиноких прогулок.
Размеры самого большого из этих полотен, ныне принадлежащего Фонду Барнеса, на котором мы видим пятерых игроков, не типичны для творчества Сезанна: лишь «Большие купальщицы» превосходят его габаритами. Изображённая на нём сцена безмолвна. Персонажи, одетые в грубое, мешковатое платье, строги и сосредоточенны: игра для них дело нешуточное. Мужчины запечатлены в величественных позах, лица их, словно вырубленные из камня, навсегда застыли в напряжении. Голубоватый фон картины и удивительная игра красок придают ей масштабность, намного превосходящую обычный натурализм жанровой сценки. Симпатичное, слегка затенённое личико девушки смягчает ту жёсткость и почти враждебность, которая читается на лицах мужчин. На втором полотне этой серии, выставленном в нью-йоркском Метрополитен-музее, изображены четыре персонажа, на трёх других картинах — только по два: все они изображены в профиль, сидящими по обе стороны стола. Всё в этих картинах построено так, что обыденная, банальная сцена игры в карты приобретает торжественность некой церемонии, а сиюминутное действие — флёр причастности к вечности благодаря простоте линий и декора, строгому достоинству поведения. Сезанн показал человека не просто в привычной ему обыденной обстановке, но ещё и в гармонии с окружающим миром. Отойдя от монументальности, художник сконцентрировал своё внимание на главном: сдержанно и без всякого пафоса показал саму суть бытия.
Благодаря свидетельствам Поля Алексиса и Нумы Коста жизнь Сезанна зимой 1890/91 года известна довольно хорошо: в письмах они подробно сообщали Золя — по всей видимости, по его же просьбе — все новости о Поле. Алексис, например, описал ему, особо не стесняясь в выражениях, возвращение в Экс по настоянию Сезанна его жены Гортензии (этой «Бомбы») вместе с «сынулей» («Бомбочкой»), которым художник намеренно урезал месячное содержание. Из-за нехватки средств на безбедное существование в столице им пришлось вернуться в Прованс. «Однако, — писал Алексис в феврале 1891 года, — Сезанн даже не думает переезжать от матери и старшей из сестёр, в доме которых живёт в пригороде, где прекрасно себя чувствует; он явно предпочитает их компанию обществу жены. Зато теперь, когда Бомба со своим чадом обоснуются здесь, он рассчитывает, что больше ничто уже не помешает ему время от времени самому уезжать на полгода в Париж. “Да здравствует яркое солнце и свобода!” — заранее радуется он. Целыми днями он пишет свои картины в Жа де Буффан, используя в качестве натурщика кого-нибудь из работников. На днях заеду к нему посмотреть, что он там делает. И ещё для полноты его психологического портрета: он вновь обратился к религии, верует и ходит в церковь. “Меня обуревает страх!.. Я чувствую себя так, будто мне осталось жить на земле всего четыре дня. А дальше что? Я верую в вечную жизнь и совсем не хочу in aeternum [204]гореть в адском пламени”» [205].