А корабль продолжал разрушаться!
Рев стоял оглушительный. Неразбериха чувств перемежалась вспышками красного, черного и пурпурного. Что-то с грохотом взорвалось под нами, и кол расщепленной верхушки дерева проломил открытый люк, отбросив в стороны, как мусор, людей и машины, рывками вырос до потолка и, пробив его, обнажил кусочек неба и кажущийся неуместным газовый баллон, улетавший в безмятежную голубизну.
Пол трюма прогнулся, вспучился и лопнул, выбросив мощный фонтан шепок, мусора, мебели, приборов. Я хотел было укрыться за стойкой от сметающей все волны…
Что-то ударило меня, выбив стойку из рук, – я упал, врезавшись в стену, которая стала полом, и, скользя и кувыркаясь, поехал прямиком к зияющей ране на месте бывшего грузового люка. Я пытался встать на четвереньки, но стена становилась все круче, я упал на бок и вывалился наружу. Ударился о дерево, отлетел от него, схватился было за торчащий сук, но промахнулся, врезавшись в него лицом, запутался в лианах и паутине; моя нога зацепилась, вывернулась, что– то дернуло ее, а затем я снова полетел вниз и с невероятной силой врезался в бесконечность…
Надо мной ярко поблескивало и переливалось розовое сияние «Иеронима Босха», по-прежнему плывущего в небе. На самом деле он неумолимо падал, обрушивался на меня сверху, только я летел вниз еще быстрее.
Только я больше не падал…
Я уже был на земле, лежал на спине, глядя на трепещущие шелковые клочья «Иеронима Босха» и удивляясь, почему все еще стоит шум. Сколько же это будет продолжаться? Грохот, треск, падение, крики! Но теперь я начинал различать и другие звуки, новые: пурпурные и красные, они становились все громче, и еще голоса, кричащие, ругающиеся, визжащие, зовущие на помощь. Если кто-нибудь и отдавал команды, то я их пока не слышал. Раздавался рев, слышались взрывы. Бежали люди. Над головой грохотали вертушки. Земля вздрогнула с глухим рокотом – это сбросили скользящую бомбу, расчищавшую в джунглях посадочную площадку для вертолетов. С неба все сыпались и сыпались мне на лицо осколки сверкающего зеленого купола джунглей. Они трепетали в воздухе, как вымпелы.
Я не мог пошевелиться. Ничего не чувствовал. Я просто смотрел в прекрасное розовое небо и удивлялся: почему, мать его, оно так блестит?
Вынос значительных масс почвы из-под земли составляет большую проблему для гнезда, и за это отвечает странное симбиотическое/хищническое партнерство с тысяченожками, которые обязательно присутствуют в любом хторран-ском поселении. Тысяченожки кормятся всеми выделениями медузосвиней, какие только находят в тоннелях, зачастую пожирая самих медузосвиней, отделившихся от основного комка. А иногда и сами гастроподы разыскивают в гнезде выделения медузосвиней и начинают их пожирать и часто, добравшись по следу до колонии, целиком съедают и ее.
Так как основная масса медузосвиньи всегда состоит из почвы в ее кишечном тракте, земля попадает в тысяченожку или гастроподу, поедающих медузосвиней. Таким путем большая часть почвы, проглоченной медузосвиньями, и попадает на поверхность мандалы.
Перед дефекацией гастроподы обычно выходят наружу. Свой фецес, имеющий консистенцию смолы, они часто используют при строительстве куполов и загонов.
37 ЧТОБЫ ПОЗВОНИТЬ МАККАРТИ, НАБЕРИТЕ «М»
Телефон вроде чесотки: и то и другое постоянно отвлекают внимание.
Запищал телефон.
Я машинально ощупал себя. Удивительно, но он по-прежнему висел на поясе. Отстегнув, я с любопытством поднес его к уху и включил.
– Алло?
– Джим! – Это была Лиз. – С тобой все в порядке?
– О'кей, – ответил я и удивился собственному вранью. Я не мог пошевелиться. Даже языком ворочал еле-еле.
– Ты уверен? У тебя какой-то странный голос.
– О, я лежу тут. Думаю.
– Где тут? Где ты находишься?
– М-м, я… – Я повернул голову. – Поддеревом. Аты где? Я иду к тебе.
– Оставайся на месте. Не двигайся.
– Ладно, – прошептал я. – Нет проблем. – Мой голос начал пропадать. – Только немного отдохну.
– Хорошо. Лежи где лежишь. Не отключайся. Продолжай говорить. Сможешь?
– Угу. Где ты?
– Все еще на корабле. Салон перекорежился и развалился. Я в коридоре. Наверное, я смогу… да, смогу выбраться на крышу. Придется двигаться ползком, но я сумею. – Ее голос был очень сдержанным. – Ты поранился?
– Не… думаю.
– Можешь двигаться?
– Я же ответил на твой вызов, разве нет?
– Джим!
– А?
– Слушай меня. Потерпи еще минуту, чтобы я могла определить направление. Никуда не уходи, ладно?
– Ладно.
– Обещаешь?
– Обещаю. Ты можешь побыстрее?
– Что случилось?
– Ничего. Просто… кажется, я все-таки немного поранился.
– Где?
– Везде. Больно дышать. Глотать больно. Можешь принести немного воды?
– Держись. Я люблю тебя.
Послышался щелчок, и голос Лиз исчез, казалось, навсегда, а я остался лежать на испещренной светлыми пятнышками подстилке джунглей и слушать, как что– то с хрустом продирается сквозь кроны деревьев и мягко ударяется о влажную землю. Откуда-то из глубины изумрудного сумрака доносились крики о помощи.
– Эй, кто-нибудь! Есть здесь кто-нибудь?
– Я здесь есть, – отозвался я, но у меня не хватило воздуха, чтобы сказать это громко. – Здесь.
… Незваное пестрое насекомое зажужжало перед моим лицом – яркий шепот, от которого нельзя отмахнуться. И далекий хор, мягкая стена голосов. Слова я не разбирал, понимая только их смысл: «Джимбо, не спи, мы идем». А потом пришло ощущение, что меня поднимает на свои сильные и уютные руки что-то защищающее от опасностей, что-то золоти сто-розовое, ангельское, мужественное, с восхитительным запахом пота и сосны; отдаленные голоса бормочут что-то невнятное об уровне сахара в крови, болевом пороге, заторможенности, что-то о коленной чашечке…
– Здесь! Здесь кто-то есть!
В мои глаза бьет свет. Фонарик. Я открываю глаза, зажмуриваюсь, снова открываю. Вокруг царит какой-то кошмар. Повсюду огни. А поверх всего по-прежнему полощется и сверкает розовый саван корабля. Огромный потолок, мерцающий золотыми огнями.
– Это Маккарти. Бог мой!
– Что вы, зовите меня просто Джим.
– Он жив?
– Кажется. Да. Мертвец не может так плохо выглядеть. Капитан Маккарти? Вы меня слышите? Это Зигель. Он жив! Давайте сюда носилки!
Мне как-то удалось прохрипеть: – Где… Лиз?
– Кто?
– Генерал… Тирелли?
– Простите, я не знаю. Ее пока не нашли.
– Она же говорила по телефону…
Я помахал своим аппаратом перед Зигелем. Он взял его и нахмурился: – Прости, но он не работает, Джим.
– Не может быть! Я только что говорил с ней. Она просила меня продержаться.
– Джим, какое сейчас время суток?
– О чем ты говоришь? Как какое? День. Мы только что свалились на деревья и…
– Джим, уже почти полночь. Ты был без сознания. Теперь все хорошо. Помощь уже идет. Просто не двигайся.
– Но это Лиз послала тебя, разве нет?
– Никто не видел ее, Джим. И не слышал.
– Она по-прежнему на дирижабле. В коридоре возле конференц-зала. Пытается выбраться на крышу. Она позвонила по телефону.
Я говорил с трудом, но это необходимо было сказать. Зигель заколебался.
– – Вы слышали? – сказал он кому-то по телефону. – Проверьте конференц-зал.
– Он раздавлен всмятку…
Я не узнал голос. Кто-то из экипажа?
– Проверьте коридоры, – приказал Зигель. – Быстро!
– Зигель!
– Да, капитан?
– Я больше… не капитан. Я… индейский проводник. Что ты здесь делаешь? Я видел, как тебя раздавило.
– Не до конца, сэр. Держитесь, сейчас будут носилки. Грузовой трюм превратился в месиво, но команда осталась в живых. Вы тренировали нас лучше, чем думаете. Теперь мы лазаем туда и сюда по веревке. Доктор Майер снова открыла медпункт. Так что полезем обратно на деревья.
– Такой большой пробки не существует – этот корабль больше не взлетит.
– Не волнуйтесь. С нами все в порядке. У Лопец работает передатчик. Есть связь с сетью. Где мы – известно. Вертушки уже в пути. К завтрашнему вечеру отсюда заберут всех. Что-нибудь чувствуете, когда я нажимаю?