– Ох, ну и дерьмо, – выругался я.
– У вас нет терминала?
– Точно. Наступило молчание.
– Рэнди, подожди минуту.
Мой мозг работал на полных оборотах.
– И вы не можете достать его, я правильно вас понял?
– Мне даже этот телефон пришлось украсть, Рэнди… Он вздохнул. Громко.
– Маккарти, вы просто невыносимый человек. Снова наступила пауза. Я не представлял, что может взбрести ему в голову. Насколько я знал Рэнди, он запросто способен похерить всю идею. Наконец он сказал: – У меня появилась одна мысль. Только не знаю, получится ли. Вы останетесь на этом номере?
– Я никуда не двинусь.
– Я перезвоню вам.
– Рэнди, спасибо.
– Я пока еще ничего не сделал. А если бы и сделал, то в ваших благодарностях не нуждаюсь.
– Ты действительно так сердит на меня?
– У вас есть возражения?
– Ты выше мелкой мести? – с надеждой предположил я.
Он немного подумал.
– Не в этом дело. У меня как раз подходящий рост для мелкой мести. На самом деле то, что я сейчас делаю, ничего не меняет в наших отношениях. Когда ее найдут, все останется по-прежнему.
И Данненфелзер отключился.
Спустя двадцать минут в палатку бурей ворвалась доктор Шрайбер и, протянув руку, щелкнула пальцами.
– Отлично, где он?
– Что – где? – переспросил я.
– Проклятый телефон.
Я попытался прикинуться идиотом.
– Проклятый телефон? Вы же не дали мне его. Но это не помогло.
– Я знаю, что у вас есть телефон. Мне известно, что вы получили его от этого маленького педика Шона. Мне также известно, что вы звонили Данненфелзеру. Вы, голубые, думаете, что вам все позволено, да?
Неужели я выглядел так же, когда говорил подобные вещи? Неожиданно меня охватила острая ненависть к Шрайбер. Неожиданно стало стыдно за себя. Неожиданно захотелось убить ее.
– Телефон! – повторила она.
– Катись к дьяволу.
– Только после тебя, альфонс, – заявила она, воткнув мне в руку инжектор. Я потерял сознание так быстро, что даже не успел сказать, что я о ней думаю.
В самой большой и наиболее населенной центральной зоне мандалы наши датчики обнаружили, что почти все главные спиральные туннели ведут вниз к очень большим камерам, заполненным густой органической жидкостью.
Чем старше камера, тем она больше и тем гуще содержащаяся в ней жидкость. Темная и вязкая, по внешнему виду и консистенции она, как правило, похожа на машинное масло, хотя в отдельных случаях обнаруживалась жидкость, напоминающая патоку или даже смолу. Несомненно, что эти камеры и их сиропообразное содержимое предназначены для отдыха гастропод, вырастающих до таких размеров, что они утрачивают способность передвигаться[19].
Эти камеры-резервуары явно служат «усыпальницами» для старейших членов хторранской семьи. Когда масса червя достигает трех-четырех тонн, животное перестает двигаться и превращается в неподвижную глыбу голодного пудинга. Когда гастропода приближается к этому порогу, то обычное передвижение требует от нее таких энергетических затрат, что потребляемая пища их не покрывает. Поэтому животное уходит «на отдых» в свободную камеру-резервуар. Жидкость создает плавучесть и обеспечивает питательными веществами, позволяя гастроподе прожить еще некоторое время.
Во время периода «отдыха» за старой гастроподой ухаживают более мелкие и молодые члены семьи. Старики издают неумолкаемую рокочущую мелодию, которая служит камертоном для всей семьи и, возможно, для всех остальных существ, живущих в гнезде.
Хотя данные наших наблюдении ограничены, мы считаем, что, когда гастропода умирает, сироп в камере трансформируется, равно как и многие живущие в нем микроорганизмы. Различные мелкие существа, обитающие в нем, даже начинают роиться. А в результате происходит разложение тела мертвой гастроподы до соединений, которые могут быть снова использованы организмами, для которых мандала является организмом-хозяином.
Вход в камеру на время закрывается, так как процесс разложения трупа, по всей видимости, довольно вреден и может заразить другие части гнезда.
44 ДУАЙН
Почтальон может потерять что угодно, кроме работы.
Я провалялся без чувств, должно быть, весь день. К тому времени, когда я приплыл к состоянию, напоминающему сознание, заходящее солнце уже превратилось в горизонтальную решетку красных лучей, косо пробивающихся сквозь деревья. Вид был зловещий. Клубы пыли, стоявшие в воздухе, не давали дышать. Проносившиеся над головой вертушки ревели, как ураган. Я уже был не в своей палатке, а лежал на земле. Вокруг бегали незнакомые люди. В незнакомой форме. Я приподнялся на локтях. Мы находились на абсолютно круглой выжженной поляне, над которой стоял запах кордита, – импровизированном аэродроме, который выжгла скользящая бомба, сброшенная с вертушки. Поляна была забита всевозможным военным снаряжением, солдатами, пауками, машинами, тифами, ящиками с оборудованием, тюками с боеприпасами.
– Что происходит? – попытался узнать я, но никто не остановился. Я схватил пробегавшую мимо фигуру.
– Помогите мне! – закричал я. – Кто-нибудь, помогите.
Но на меня не обращали внимания. Я начал визжать…
– Мы эвакуируемся, – сказал кто-то. – Вы улетите на следующей вертушке, не беспокойтесь.
Издали доносились выстрелы и приглушенный рев огнеметов. Над деревьями стелился едкий дым. А потом я услышал другой звук – многоголосый, пурпурный и красный, рокочущий от гнева. Сражение приближалось.
– Нас атакуют! – крикнул я.
– Все в порядке, – ответил кто-то. – Мы удерживаем линию обороны. Вы в абсолютной безопасности. Вас заберет следующая вертушка. Мы просто ждем, когда сбросят еще одну скользящую бомбу. Нужна вторая посадочная площадка.
А затем я снова остался один, снова в ожидании. Каким-то образом я ухитрился сесть и огляделся. Я был привязан к носилкам. По обе стороны от меня выстроились другие носилки. Кое-кого из лежащих на них я не мог опознать – они уже были упакованы в мешки. Тем не менее недалеко от себя я увидел Шона – то ли мертвого, то ли без сознания. Выглядел он плохо. Что-то сильно его помяло.
– Л-лягте назад, – раздался шепелявый голос за моей спиной.
Я обернулся: – Дуайн!
Она по-прежнему была обиженной и злобной.
– 3-замолчите, м-мистер Шим Маккарти. 3-закройте рот и л-ложитесь. – От гнева ее заикание почти прошло.
– Дуайн, послушай. Прости меня. Я идиот и негодяй. Я не знал, что говорил. Был зол на тебя, на себя и поэтому говорил разные жестокие и злые веши. Ты понимаешь, да? Ты же знаешь, что иногда люди делают совсем не то, потому… ну, потому, что они растерялись. Можешь ты это понять?
Она моргнула, смутившись. Покачала головой.
– Вы н-не очень п-приятный человек.
– Как ты об этом догадалась? – спросился.
Она озадаченно посмотрела на меня. Эта шутка находилась за пределами ее понимания.
– Послушай, – сказал я. – Мне необходима твоя помощь. Твоя помощь необходима Лиз. Генералу Тирелли.
– Я н-не хочу вам п-помогать, – заявила Дуайн. – Я в-вас не люблю.
– Мне жаль, что ты меня не любишь. Думаю, через минуту ты будешь любить меня еще меньше, но я ничем не могу тебе помочь.
– Я н-не п-понимаю вас.
– Сейчас я разговариваю с объединенным разумом. – Я поглядел ей прямо в глаза. – Я знаю, что вы используете ее. Знаю, что вы подсматриваете через нее с самого первого дня. Вы ни за что не нарастили бы ей мозг, не всадив туда заодно жучков. Она об этом не знает, не так ли? Но я знаю.
– Вы с-сумасшедший.
Голос Дуайн резко изменился, и я понял: это говорит не она.
– Дуайн назвала меня Джимбо. Только один человек на всей планете называл меня Джимбо. Теперь он – часть объединенного разума, и разум называет меня Джимбо. Тед, я знаю, что ты здесь. Перестань попусту терять время и помоги мне.
19
Что дало повод шутникам, специализирующимся на черном юморе, назвать эти камеры хторранским хосписом. (Прим. авт.)