Татьяна Моспан
Сезон для самоубийства
Рассказ
Нина Федоровна Потапенко повесила тяжелую сумку на крючок возле двери, достала ключ и, взглянув на часы, ахнула. Алексей скоро с работы придет, а у нее ужин не готов. Пробегала по магазинам, а что сейчас купишь? Она устало повела плечами и вздохнула. Хорошо, что ее никто не видит сейчас: ссутулившаяся, лицо серое, вытянутое, уголки губ опущены, словно обидел кто, — до чего же не похожа она на приветливую, улыбающуюся Ниночку Федоровну, как любили называть ее в школе коллеги, не молодые, разумеется, а те, кто знал ее давно, несколько лет.
Не похожа… Она попыталась улыбнуться, но невеселая гримаса только резче обозначила морщины у губ и еще больше состарила лицо. Быстро же она сдала, 57 лет, вроде бы и не возраст в наше время, да она еще год назад выглядела так, что все завидовали. Нина Федоровна плотно сжала губы, стерев с лица улыбку, и упрямо тряхнула головой. Э-э, да что теперь говорить… Похожа, не похожа, день у нее такой дурацкий получился, из рук все валится, да и на душе тоскливо. Вроде и не болит ничего, а тревожно как-то, неспокойно.
Она давно уже запретила себе поддаваться таким настроениям, вот только сегодня не могла ничего поделать. Шестое августа — день рождения ее бывшего мужа Ивана, и Нина Федоровна опять, помимо воли, возвращалась мыслями к той, прежней, жизни, раздражаясь и злясь на себя за эти воспоминания.
Она сняла сумку и толкнула дверь терраски.
Их домик-коттедж, как теперь модно называть, был крайним и стоял чуть поодаль от точно таких же хорошеньких уютных двухэтажных домиков, которые составляли целую улицу. Они приехали сюда семнадцать лет назад, когда муж демобилизовался по болезни, так и не дослужившись до звания подполковника, и их ничто не удерживало уже в пыльном Донбассе.
Здесь, в небольшом украинском городке, Нине Федоровне понравилось сразу, а больше всего их коттедж, раньше она могла только мечтать поселиться в таком. Половина домика — с терраской, большой гостиной, кухней — на первом этаже и с двумя небольшими комнатками — на втором — принадлежала им. Вторая половина — другой семье, очень приличным, милым людям.
Приехали они сюда втроем: она, муж, Иван Семенович, и дочь Вера. Потом Вера уехала учиться в Москву, закончила университет, вышла замуж и осталась жить в столице.
Если бы дочь не уехала от них, может быть, все по-другому повернулось. Если бы…
Год назад все это началось. Нет, началось, конечно, давно, а в прошлом году все вывалилось наружу, потому что ровно год назад она познакомилась с Алексеем. И как с горы все покатилось. «С цепи баба сорвалась», — шептались соседи. Ну и пусть! У них своя жизнь, соседская, а у нее, Нины Федоровны, своя. И она к ним со всякими советами не лезет.
Господи, ну почему она не ушла от Ивана раньше, когда Вере было пять лет, ведь и тогда было все ясно?! Да нет, глупости, ничего ей тогда ясно не было. Это сейчас, в свои пятьдесят семь, все то, что случилось и не случилось в молодости, видится совсем по-другому — легким и простым. Кажется, вот чуть-чуть бы не так, и… Ее ведь как воспитывали? Дом, семья, ребенок — все должно быть прилично, все, как у всех, а те отношения, которые существуют между мужчиной и женщиной, скрытые от посторонних глаз, те, ради которых все простишь и поймешь, в ее время обсуждать было не принято и стыдно… Да пустяки это, пустяки, о которых и говорить не приходится.
Они тогда еще в Донбассе жили, Верочке исполнилось пять лет, когда Нина Федоровна решилась на развод. Она попыталась объяснить все матери, путаясь и сбиваясь, и не смогла. Молодая, наверное, была тогда, все стыдилась чего-то. А мать… «Да ты с жиру, девонька, бесишься, плохого не видела, вот бил бы он тебе морду каждый день, ты бы по-другому запела», — выговаривала она.
Мать и заикаться про развод запретила, а тут еще все родственники горой встали. Куда? Какой такой развод, да с маленьким ребенком? Думать же надо, продолжала твердить ее мать. Ну, тяжеловатый у мужика характер (ну почему, почему они — и мать, и сестры пытались все объяснить характером Ивана!), а у кого он легкий-то? «Ты думаешь, я всю жизнь только пряники ела?» — мать и слышать ни о чем не хотела. Зять — офицер, все в дом несет, дочку любит и к жене хорошо относится, что еще надо? «На других бы посмотрела», — не унималась мать. И Нина Федоровна сдалась. Живут же как-то люди… И если родная мать ее не понимает, то про чужих и говорить нечего. А потом еще неизвестно, что может ждать ее впереди. Вот в этом сестры были правы.