– Что ж поделаешь, Иннокентий Рудольфович, обстоятельства бывают превыше нас.
– Это верно, голубчик, ой как верно. Я помню, у вас там была какая-то громкая история с террористкой Веневской, той, что на собственной бомбе подорвалась, простите великодушно, что напомнил. Кстати, а где теперь эта особа, не знаете? Она ведь осталась жива?
– Да, она жива и отбывает каторгу в Забайкалье, где-то на Нерченских рудниках. И вы знаете, что удивительно – она оказалась там в одной камере с бывшей вашей подопечной, купчихой Покотиловой. Помните такую? Была под судом за убийство мужа...
Дмитрий пытался говорить небрежно, как бы между прочим, но при этом с интересом поглядывал на захмелевшего Бреве – какова будет его реакция. Иннокентий Рудольфович поднял на Колычева покрасневшие глаза. В них мелькнуло нечто, похожее на выражение тоски.
– В Нерчинских рудниках? Вы только подумайте – и это место у нас отвели для содержания женщин... Бог мой! Да будь они хоть трижды преступницы! Эх, Россия, страна дикости! А мадам Покотилову я помню, великолепно помню – хорошенькая юная девочка... У меня было такое впечатление, что за все время следствия у нее так и не прошел шок, вызванный смертью мужа. Такая она была заторможенная, словно в полусне, плохо понимала, все время погружалась в какие-то свои невеселые мысли, да так глубоко, что и не слышала, о чем ей говорят... М-да, процесс Покотиловой я себе не прощу! Это проигранное дело целиком на моей совести, батенька Дмитрий Степанович!
– Неужели же не было возможности выиграть ее процесс? – наивным тоном спросил Дмитрий. – С вашим-то опытом, Иннокентий Рудольфович, с вашими связями в судебных кругах?
– Выиграть процесс можно было без труда, да вот ваш покорный слуга этого не посмел. Именно что – не посмел-с! Слаб человек, труслив, корыстолюбив, легко грех на душу принимает. Страх, батенька мой, страх – это превозмочь трудно. И я такой же, голубчик, – слабый, трусливый и склонный к греху... Все мы немощны, ибо человецы...
Как все принявшие православие немцы, Бреве имел слабость к библейским истинам и щеголял цитатами из священного писания.
– Неужели на вас было оказано злонамеренное воздействие? – с удивлением переспросил Колычев. Такое в российской юридической практике случалось редко – обычно служителям Фемиды просто давали взятку, не утруждая себя запугиванием и хитрыми интригами.
Бреве наклонился над столом.
– Оказано – это не то слово! Но – тсс! Ни слова об этом! Ни слова! Вернемся-ка, батенька, к делу скопцов – оно безопаснее выйдет.
Хотя Бреве не сказал ничего определенного, кроме невнятных намеков, которые при всем желании трудно было расшифровать для практического использования, Колычев теперь с очень большой долей вероятности мог предположить следующее – следователь был подкуплен, а адвокат запуган.
«Что ж, – подумал Дмитрий, – осталось всего лишь найти человека, который ухитрился заставить почтенных юристов плясать под свою дудку, и дело, можно сказать, раскрыто... Всего-то и на-всего, что взять да найти!»
Глава 12
Возвращаясь домой, Колычев проигрывал в уме все свои предварительные версии, еще смутные и нечеткие. Имущество купеческой четы было записано на имя Никиты Покотилова. И фабрики, и магазины, и дома, и банковский капитал – все, за исключением небольшой подмосковной дачи, полученной Анастасией в приданое от отца. Но тот, кто знал, что остальную недвижимость Никита перевел на себя, дачей мог и пренебречь. Стало быть, первым под подозрение попадает человек, заинтересованный сорвать огромный куш в виде наследства покойного, а именно – Ксенофонт Покотилов. После убийства брата он устраняет Анастасию, которая, лишившись всех прав состояния, оказывается на каторге, и становится хозяином всего... Возможно такое? Возможно, и даже весьма вероятно.
Следующая версия – действия конкурентов, заинтересованных в том, чтобы покотиловские фабрики оказались в руках Ксенофонта, – всем известно, что он, как промышленник, брату в подметки не годится, вечно балансирует на грани разорения и может доставшееся наследство быстро довести до ручки. И вот продукция текстильной империи Никиты Покотилова сама собой исчезает с рынка, уступая место продукции конкурентов... Сомнительно! Слишком уж сложная интрига для конкурентной борьбы. Полностью исключать такой версии нельзя, но она маловероятна, надо признать.
И наконец, непременное «шерше ля фам». Может быть, вся эта дьявольская интрига – всего лишь месть оскорбленной женщины? Такая месть бывает воистину беспощадной. Легко предположить, что у Никиты была некая возлюбленная, не простившая ему брака с Анастасией и поклявшаяся отомстить. Правда, Колычеву пока ничего не известно о подобных связях покойного, но из этого не следует, что связей на стороне у богатого купца не было...