– Эй! Что с тобой?! Сейка! Открой глаза! – донесся до сознания Евсея Наумовича низкий голос. – Покажи, что ты не умер.
Евсей Наумович приоткрыл тяжелые веки, плывущим взглядом окинул склоненное над собой лицо и вновь закрыл глаза.
– Нет, не умер, – разлепил он сухие губы. – Мне очень хорошо.
– Ну и ладно, – мирно подхватила Луиза. – Полезай на кровать. Еще есть время.
– Не хочу, – вяло, не открывая глаз, проговорил Евсей Наумович. – Никаких движений.
– Вот еще, – удивилась Луиза. – Лежишь как кошка.
– Мне хорошо, – упрямился Евсей Наумович.
– Тогда подвинься, – ворочаясь всем телом, Луиза легла рядом с Евсеем Наумовичем в провал между кроватями, как в люльку.
И тут же принялась беспокойно шарить ладонями по матрацу, что-то разыскивая. Наконец нащупала, откинула со лба волосы и защемила их красной пластмассовой заколкой.
– Мой талисман, – пояснила она. – Знаешь, что такое талисман?
– Догадываюсь. – Евсей Наумович взглянул на ее волосы и вновь прикрыл веки.
– Хозяйка требует, чтобы я ее выбросила. Говорит: вид у меня дешевый. А мне нравится. Что хочу, то ношу – я свободная девушка, хоть и гулящая.
– А что такое свобода? – вяло проговорил Евсей Наумович.
Луиза устроила руку под затылок Евсея Наумовича и закинула согнутую ногу на его живот, так ей было уютней лежать.
– Свобода? – переспросила она. – Это когда не делаешь то, что можешь сделать. Вот можешь, а не делаешь. Сама! Не хочешь и все! Встала, повернулась и ушла. И ничего тебе за это не будет, – и, помолчав, добавила торопливо: – Конечно, если есть деньги. Это самое важное для свободы.
Евсей Наумович открыл глаза. Матрац – словно маленькая пропасть, на дно которой свалились Евсей Наумович и Луиза – обеими краями лежал на сдвинутых кроватях. Луиза пальцем водила по стене этой пропасти, рисуя какие-то знаки. Длинные накладные ногти оставляли на ткани неглубокие вмятины.
– Я могу… с тобой еще встретиться? – спросил Евсей Наумович. – Но не здесь.
– Можешь, – не раздумывая ответила Луиза. – Ты мне нравишься. Не лезешь с вопросами. А то всю душу вытянут за свои бабки, – и, помолчав, добавила: – И не лапаешь, как другие. Бывало неделями хожу в синяках. – Луиза еще немного помолчала и вздохнула: – Дам тебе номер своей мобилы. Но не проговорись хозяйке, а то у меня будут неприятности.
– Хорошо, – улыбнулся Евсей Наумович.
– Хочешь, заберемся в кровать и еще потренькаемся? – предложила Луиза. – Время еще есть. Хозяйка приходит, когда время кончается. Хочешь?
– Нет, не хочу.
– Тогда спасибо, – Луиза провела ладонью над покрытой седеющей курчавостью грудью Евсея Наумовича. – А то гости до последней секунды не слезают с девушек. И не могут уже ничего, а не слезают, козлы.
– У тебя большой опыт, – с какой-то растерянностью проговорил Евсей Наумович.
– Не очень. Девчонки рассказывают. – Луиза продолжала водить ладонью. – Какая густая борода на твоей груди. Как у армяна. Ты армян, Сея?
– Армянин, – поправил Евсей Наумович. – Нет, я не армянин. Я еврей.
– Ну?! – воскликнула Луиза. – Правда? – и метнула в него недоверчивый взгляд. – Обманываешь. У еврея он другой, я знаю.
– Не у всех, – Евсей Наумович поскреб ногтями жесткую ткань матраца, пытаясь как-то прикрыться. – И нечего меня разглядывать.
– Ой-е-ей. Застеснялся. И главное: «разглядывать», скажешь тоже. Он у тебя как в противогазе, – засмеялась Луиза. – Одна девчонка вышла замуж за еврейца и уехала в страну Израиль. У нее там свой большой магазин. Вот повезло, так повезло.
Вечер – сырой и не по-осеннему теплый – казалось, запеленал город прозрачной ватой.
Лавируя между замершими в заторе автомобилями, Евсей Наумович и Эрик Михайлович пересекли Садовую и вышли на Невский. Решили пройтись пешком до улицы Восстания, а там спуститься в метро. Шли молча, старательно обходя выбоины, куски ломаного асфальта, ленточные ограждения и балансируя на деревянных помостах участков, которые готовили под новое покрытие к празднику города. Надо было добраться до Литейного, а там проспект продолжался в привычном своем виде, еще не потревоженном ремонтом.
Сквозь витринные окна ресторанов и кафе, полнивших первые этажи зданий, просматривались пустующие столики.
– Что, Сева, может, заглянем еще в какое-нибудь питейное заведение? – предложил Эрик Михайлович.
Приятели засмеялись. Ощущение детского стыда, с которым они покинули дом на Садовой улице, постепенно пропадало. Причин для стыда и не было, что тут стыдного? Обычное мужское дело, тем более для одиноких мужчин. Но все равно осадок и чувство вины оставались. Хотя они еще и словом не обмолвились о неожиданном приключении. Лишь одну фразу обронил Эрик Михайлович, когда спускались по грязной обшарпанной лестнице: «Достоевщина и только». Еще Евсей Наумович спросил со смирением: «Надеюсь, ты не очень потратился?» – «Чепуха, – ответил Эрик Михайлович. – Не думай об этом». И все! Эрик Михайлович предложил взять такси и отправиться к нему домой – сестра будет довольна, она считала Евсея Наумовича близким их семье человеком. Евсей Наумович отказался, он хотел вернуться к себе, остаться одному, и так достаточно впечатлений. До улицы Восстания они дойдут, а там и разъедутся в метро, как решили с самого начала. Столько времени провели вместе, а толком поговорить не успели, Евсей Наумович так и не узнал толком, как же обстоят дела его друга.
Эрик Михайлович принялся рассказывать о своих институтских заботах. Встречный людской поток временами их разъединял, приходилось переспрашивать.
– Конечно уходи, – выразил свое мнение Евсей Наумович, выслушав друга. – И не сомневайся! На кой черт тебе эта нервотрепка? Не отпускают, а ты уходи! Когда ты едешь во Францию?
– Через месяц, – ответил Эрик Михайлович. – Серьезный проект под патронажем правительства страны.
– Счастливчик. Будешь работать в Париже.
– Нет, в Севре, под Парижем.
– Уходи. И возраст у нас с тобой…
– Что возраст. Посмотрели бы на нас там, в доме на Садовой, – Эрик Михайлович поддел плечом своего друга.
Евсей Наумович не удержался и захохотал. В голос, клонясь вперед в безудержном приступе.
– Ты что, Севка? – Эрик Михайлович остановился. Евсей Наумович обхватил его за пояс и прильнул к нему плечом.
– Ха-ха-ха. Вспомнил выражение твоего лица, – захлебывался Евсей Наумович.
– Когда увидел вас в окопе между кроватями? – подхватил Эрик Михайлович и тоже захохотал. У него был рыкающий смех с неуловимой паузой. – Да я чуть было не свихнулся! Решил, что ухайдакала тебя девица до смерти. А вначале-то вообще: куда, думаю, вы подевались? В комнате никого. Хорошо, Жанка смекнула, говорит: они за кроватью валяются. Это ж надо. А ты – возраст, возраст. Теперь-то я понимаю, отчего Наташка от тебя сбежала.
Кое-кто из окружающих прохожих улыбался, слыша безудержный хохот двух пожилых мужчин, кое-кто, наоборот, настороженно косился.
– О, бля, надо же, деды накирялись! – бросил какой-то парень, идущий с девушкой и, обернувшись, громко, по-разбойничьи свистнул.
– Ты, что, совсем охренел?! – девушка стукнула парня по затылку.
Тем самым прибавив приятелям веселья.
Они перешли Литейный проспект. В полуподвале бывшего гастронома разместилось кафе. Эрик Михайлович предложил зайти, отметиться рюмкой коньяка. Евсей Наумович наотрез отказался, не преминув вновь вспомнить заведение у гостиницы «Метрополь», откуда и началось их приключение.
– Теперь тебе это не забыть, – вставил Эрик Михайлович. – Знаешь, я тебе позавидовал. Тебе попался роскошный экземпляр, я даже залюбовался, глядя на нее в том окопе. У Рубенса есть портрет инфанты Изабеллы, в Эрмитаже висит. Лицом ну точно та твоя девица. Правда, инфанта в строгом одеянии и в жабо. Но лицом – как две капли воды. Не то, что мне досталась – корова. И дура. Все смотрит на часы и требует угощение. Дал ей пару долларов, пусть сама угощается. Во всем розовый пеньюар виноват, замылил глаза.